Невеста без фаты - Джиллиан Хантер

— Почему свет такой яркий? Здесь, внизу, он никогда не бывает таким ярким.

— Что ты с ней сделал, ты, ублюдок? — в панике закричал Эмброуз.

Вайолет покачнулась.

— Я подхватила чуму, — прошептала она. — Я чувствую, что умираю.

Элдберт в страхе смотрел на нее. Эмброуз побледнел и бросился в лес.

— Помоги мне, Элдберт, — попросил Кит.

Бедная Вайолет. Она была такой бледной. Теперь она умрет. И все из-за него. Это он ее заразил.

— Где мисс Хиггинс?

— Я не знаю, — сказал Элдберт, едва успевая за Китом. — Куда ты ее тащишь?

— К ней домой.

— Но они…

— Послушай, ты мог бы по крайней мере взять ее за ноги? Если она умрет, виноват буду я.

— Умрет? Она не может умереть. У меня была корь несколько лет назад, и я выжил. Отец говорил, в нашем приходе опять началась эпидемия кори. Но… Вайолет не может умереть.

Всю оставшуюся жизнь будет Кит помнить эту сцену. Он карабкается по склону оврага с Вайолет на руках. Он бежит по тропинке к ее дому. Дворецкий, стоя у двери, благодарно взглянув на него, забирает у него Вайолет. Барон выскакивает из дома с глазами, горящими гневом, и за спиной у него леди — наверное, его жена — издает вопль отчаяния.

Кит высматривал Вайолет у ее окна, зная, что если она умрет, то по его вине. Они с Элдбертом по очереди дежурили у ворот ее сада до того самого дня, пока она не появилась у окна и слабо не помахала им рукой.

— О черт, — сказал Элдберт, передавая Киту подзорную трубу. — Она жутко выглядит.

Однако Кит так не думал. По его мнению, Вайолет выглядела чудесно, ведь она была жива.

Через неделю Эмброуз подхватил корь. Он сильно кашлял, и его бил озноб, и после этого он обвинил Кита в том, что тот едва не лишил его жизни. Мисс Хиггинс, которая переболела корью несколько лет назад, не заболела.

Их маленькая команда встретилась в последний раз в начале августа, ближе к пяти часам. Им удалось выбраться на кладбище лишь потому, что баронесса поехала вместе с отцом Элдберта проведать больных. Кит смотрел на Вайолет и думал, что даже ее нездоровая бледность не помешает мужчинам в нее влюбляться. Элдберта и Эмброуза отправляли в школу. «У Вайолет скоро не останется друзей», — подумал он.

— Я тоже уезжаю, — сказал Кит.

Она посмотрела на него в немом ужасе.

— Куда?

— Меня продают, — сказал он. — На воротах работного дома висит объявление. Это я говорю на случай, если ты захочешь меня купить.

— Тебя…

Он ненавидел себя за то, что сказал ей правду, даже если сделал это ради нее. Такая девочка, как Вайолет, не должна играть с такими, как он. Она была чересчур наивна, и он бы остался в этом забытом Богом приходе, чтобы оберегать ее, если бы это было в его власти.

— Ты станешь учеником кузнеца или трубочиста, если повезет, — сказал Эмброуз, и в голосе его даже угадывалось нечто вроде сочувствия. — Тебя уже кто-то захотел купить?

Киту очень хотелось разбить самодовольную физиономию Эмброуза об одну из могильных плит, но он сдержался и ответил:

— Вообще-то да. Но это еще не официально. Похоже, меня берет в ученики капитан кавалерии.

На Эмброуза эта новость впечатления не произвела, и он презрительно фыркнул:

— Ты имеешь в виду того старого пьяницу, который считает, что по кладбищу разгуливает призрак его сына?

Кит достал камень из кармана.

— Он сейчас не пьет. — Пусть только Эмброуз попробует сказать, что это не так. — И он знает, что его сын мертв, — его убили на войне.

Вайолет отвернулась со слезами на глазах.

— Когда ты уезжаешь, Кит?

Он подбросил камень и поймал его. В горле встал болезненный ком, и Кит решил, что, наверное, снова заболевает.

— Я не знаю.

— Тебе могло бы меньше повезти, — сказал Элдберт, поправляя очки. — Тебя мог взять в ученики какой-нибудь зубодер. Я бы и сам не отказался пойти в ученики к офицеру. Непросто жить, будучи сыном приходского врача. — Он полез в карман и достал перочинный нож, который, как догадывался Кит, стащил у отца.

— Зачем это? — спросил Эмброуз, насторожившись.

— Для того, чтобы мы скрепили нашу дружбу кровью и поклялись встретиться вновь через десять лет.

— И как мы себя назовем? — спросила Вайолет, подняв глаза на Кита.

Он улыбнулся.

— Окровавленными придурками. — Потом, нахмурившись, повернулся к Элдберту: — Ты же не оставишь на ее руке шрам?

— Не волнуйся, Кит, — сказала Вайолет.

Чувствуя неизъяснимое желание поцеловать ей руку, Кит отвернулся. Слава Богу, что он уезжает.

Они совершили ритуал у мелкого ручья, струившегося между могильными плитами. Эмброуз взвизгнул громче всех, когда проколол себе палец, — но не столько от боли, сколько из-за того, что кровь капнула на его брюки. Его крик встревожил мисс Хиггинс, которая сидела на склоне, и та побежала к ним, огибая надгробия.

— По вашей милости я могу потерять работу. Что вы творите? Вы четверо настоящие маленькие разбойники.

— Пятеро, — пробормотала Вайолет.

На самом деле шестеро, если бы кому-то пришло в голову засчитать ребенка, которого мисс Хиггинс уже носила под сердцем.

Благотворительный бал маркиза Седжкрофта

Лондон, 1818 год

Кит прохаживался по сцене домашнего театра в особняке на Парк-лейн и, действуя рапирой, как указкой, отдавал последние указания перед началом представления. В свободной руке он держал программу вечера.

ЗНАМЕНИТЫЕ БОИ НА ШПАГАХ

РЕКОНСТРУКЦИЯ БОЕВ

С УЧАСТИЕМ ЗНАМЕНИТЫХ ПЕРСОНАЖЕЙ

РЕАЛЬНЫХ И ВЫМЫШЛЕННЫХ

В исполнении магистра Кристофера Фентона и двенадцати учащихся его академии фехтования.

Окинув быстрым взглядом пространство за кулисами, Кит насчитал одиннадцать учеников, двух ассистентов и лакея, который служил в доме маркиза. Самый юный, самый гибкий и, безусловно, самый талантливый из учеников Кита, Пирс Кэрролл, все еще отсутствовал. До представления оставался час, и у Кита сдавали нервы. Впрочем, так бывало всегда, когда он нервничал, он не мог устоять на месте.

Никогда прежде Кит не выступал перед такой изысканной публикой. Он учил фехтовать герцогов, графов и прочих аристократов и даже парочку эксцентричных актрис. Он готовил постановочные бои для импровизированных уличных выступлений и для выступлений на светских раутах. И все же только сегодня, сейчас, ему предстояло вынести свое искусство владения шпагой на суд столь блестящей публики.