Белые ночи - Федор Достоевский

— Настенька! — отвечал я важным и строгимголосом, едва удерживаясь от смеха, — милая Настенька, я знаю, что ярассказываю прекрасно, но — виноват, иначе я рассказывать не умею. Теперь,милая Настенька, теперь я похож на дух царя Соломона, который был тысячу лет вкубышке, под семью печатями, и с которого наконец сняли все эти семь печатей.Теперь, милая Настенька, когда мы сошлись опять после такой долгой разлуки, —потому что я вас давно уже знал, Настенька, потому что я уже давно кого-тоискал, а это знак, что я искал именно вас и что нам было суждено теперьсвидеться, — теперь в моей голове открылись тысячи клапанов, и я долженпролиться рекою слов, не то я задохнусь. Итак, прошу не перебивать меня,Настенька, а слушать покорно и послушно; иначе — я замолчу.

— Ни-ни-ни! никак! говорите! Теперь я не скажуни слова.

— Продолжаю: есть, друг мой Настенька, в моемдне один час, который я чрезвычайно люблю. Это тот самый час, когда кончаютсяпочти всякие дела, должности и обязательства и все спешат по домам пообедать,прилечь отдохнуть и тут же, в дороге, изобретают и другие веселые темы,касающиеся вечера, ночи и всего остающегося свободного времени. В этот час инаш герой, — потому что уж позвольте мне, Настенька, рассказывать в третьемлице, затем что в первом лице все это ужасно стыдно рассказывать, — итак, вэтот час и наш герой, который тоже был не без дела, шагает за прочими. Ностранное чувство удовольствия играет на его бледном, как будто несколькоизмятом лице. Неравнодушно смотрит он на вечернюю зарю, которая медленно гаснетна холодном петербургском небе. Когда я говорю — смотрит, так я лгу: он несмотрит, но созерцает как-то безотчетно, как будто усталый или занятый в то жевремя каким-нибудь другим, более интересным предметом, так что разве толькомельком, почти невольно, может уделить время на все окружающее. Он доволен,потому что покончил до завтра с досадными для него делами, и рад, как школьник,которого выпустили с классной скамьи к любимым играм и шалостям. Посмотрите нанего сбоку, Настенька: вы тотчас увидите, что радостное чувство уже счастливоподействовало на его слабые нервы и болезненно раздраженную фантазию. Вот он очем-то задумался... Вы думаете, об обеде? о сегодняшнем вечере? На что он таксмотрит? На этого ли господина солидной наружности, который так картиннопоклонился даме, прокатившейся мимо него на резвоногих конях в блестящейкарете? Нет, Настенька, что ему теперь до всей этой мелочи! Он теперь уже богатсвоею особенною жизнью; он как-то вдруг стал богатым, и прощальный лучпотухающего солнца не напрасно так весело сверкнул перед ним и вызвал изсогретого сердца целый рой впечатлений. Теперь он едва замечает ту дорогу, накоторой прежде самая мелкая мелочь могла поразить его. Теперь «богиня фантазия»(если вы читали Жуковского, милая Настенька) уже заткала прихотливою рукою своюзолотую основу и пошла развивать перед ним узоры небывалой, причудливой жизни —и, кто знает, может, перенесла его прихотливой рукою на седьмое хрустальноенебо с превосходного гранитного тротуара, по которому он идет восвояси.Попробуйте остановить его теперь, спросите его вдруг: где он теперь стоит, покаким улицам шел? — он наверно бы ничего не припомнил, ни того, где ходил, нитого, где стоял теперь, и, покраснев с досады, непременно солгал бы что-нибудьдля спасения приличий. Вот почему он так вздрогнул, чуть не закричал и сиспугом огляделся кругом, когда одна очень почтенная старушка учтиво остановилаего посреди тротуара и стала расспрашивать его о дороге, которую она потеряла.Нахмурясь с досады, шагает он дальше, едва замечая, что не один прохожийулыбнулся, на него глядя, и обратился ему вслед и что какая-нибудь маленькаядевочка, боязливо уступившая ему дорогу, громко засмеялась, посмотрев во всеглаза на его широкую созерцательную улыбку и жесты руками. Но все та жефантазия подхватила на своем игривом полете и старушку, и любопытных прохожих,и смеющуюся девочку, и мужичков, которые тут же вечеряют на своих барках,запрудивших Фонтанку (положим, в это время по ней проходил наш герой), заткалашаловливо всех и все в свою канву, как мух в паутину, и с новым приобретениемчудак уже вошел к себе в отрадную норку, уже сел за обед, уже давно отобедал иочнулся только тогда, когда задумчивая и вечно печальная Матрена, которая емуприслуживает, уже все прибрала со стола и подала ему трубку, очнулся и судивлением вспомнил, что он уже совсем пообедал, решительно проглядев, как этосделалось. В комнате потемнело; на душе его пусто и грустно; целое царствомечтаний рушилось вокруг него, рушилось без следа, без шума и треска,пронеслось, как сновидение, а он и сам не помнит, что ему грезилось. Нокакое-то темное ощущение, от которого слегка заныла и волнуется грудь его,какое-то новое желание соблазнительно щекочет и раздражает его фантазию инезаметно сзывает целый рой новых призраков. В маленькой комнате царствуеттишина; уединение и лень нежат воображение; оно воспламеняется слегка, слегказакипает, как вода в кофейнике старой Матрены, которая безмятежно возитсярядом, в кухне, стряпая свой кухарочный кофе. Вот оно уже слегка прорываетсявспышками, вот уже и книга, взятая без цели и наудачу, выпадает из рук моегомечтателя, не дошедшего и до третьей страницы. Воображение его снова настроено,возбуждено, и вдруг опять новый мир, новая, очаровательная жизнь блеснула передним в блестящей своей перспективе.