Объясняя религию. Природа религиозного мышления - Паскаль Буайе

Обратите внимание, что все эти объяснительные процессы, скажем так, «избирательны». Разум не пытается объяснить все подряд и не строит объяснения на любых подвернувшихся данных. У нас не возникает стремления понять эмоции теннисного мяча. Мы не предполагаем автоматически, что комнатные цветы засохли от огорчения, а животное отпрыгнуло из-за сильного порыва ветра. Механические явления мы объясняем физическими причинами, рост и распад – биологическими, а эмоции и поведение – психологическими.

Так что нет, не нужно представлять себе сознание как общий механизм с функцией «рассмотрим факты и подберем объяснение». Это совокупность специализированных объяснительных систем – точнее, систем логического вывода, каждая из которых настроена на определенную категорию явлений и событий и автоматически предлагает им объяснение. Истолковывая для себя то или иное наблюдение («стекло разбилось, потому что в него влетел теннисный мяч», «миссис Джонс сердится, потому что дети разбили ей окно»), мы приводим в действие одну из этих систем, сами того не замечая, поскольку работают они очень гладко. В развернутом виде любая из логических цепочек изобилует утомительными подробностями: «Миссис Джонс сердится, ее злость вызвана неприятными для нее действиями других людей и направлена на этих людей, миссис Джонс знает, что дети играли около ее дома, и она подозревает, что детям было известно о способности мяча разбить стекло, и т. п.». Наша психика проделывает все эти скучные логические шаги автоматически, предъявляя для осмысления лишь конечный результат.

Принимая всерьез и анализируя гипотезу «религии как объяснения», мы получаем возможность посмотреть свежим взглядом, как функционируют в человеческом сознании религиозные представления. При всей необычности религиозных понятий они тоже задействуют описанные выше системы логического вывода. На место миссис Джонс и теннисного мяча вполне можно подставить предков и колдовство. Если вернуться к приведенному у Эванса-Притчарда случаю с обвалившейся крышей, обратите внимание, насколько очевидными – настолько, что их не удостоили отдельного упоминания ни сам антрополог, ни его собеседники, – были некоторые аспекты происшедшего. В частности, тот факт, что колдуны, если это действительно было их рук дело, имели какие-то основания обрушить крышу; что ими двигала жажда мести или корыстные интересы; что они были сердиты на сидевших под крышей; что удар был направлен именно на этих людей, а не на других; что колдуны видели, кто находится под крышей; что они нанесут еще удар, если результаты первого их не удовлетворят и изначальные причины еще актуальны и т. д. Все это не требуется проговаривать – об этом никто даже не задумывается целенаправленно, – поскольку все это само собой разумеется.

И тут мы подходим к двум основным вопросам, которые я буду разбирать в следующих главах. К тому, как работа наших шаблонных систем логического вывода во многом проливает свет на человеческое мышление, в том числе и религиозное. Но – и это самое главное – работу систем логического вывода нельзя увидеть невооруженным взглядом. Философ Дэниел Деннет обозначает неизбежную иллюзию, будто работа разума – это четкие целенаправленные мысли и логические обоснования этих мыслей, термином «картезианский театр». Однако основная работа идет за кулисами этой картезианской сцены, в мастерских сознания, куда без когнитивистских приборов не заглянуть. Когда речь идет о моторных процессах, разделение вполне очевидно: раз моя рука поднимается, повинуясь сознательному приказу, значит, в мозге имеется сложная система управления и контроля над работой разных мышц. Гораздо труднее осознать, что простые на первый взгляд заключения вроде «миссис Джонс сердится, потому что дети разбили ей окно» или «предки накажут тебя, если осквернить их усыпальницу» требуют не менее сложной закулисной работы в исполнении таких же замысловатых систем. Но системы функционируют. И по их незаметной работе можно многое узнать о религии. В частности, почему некоторые представления (например, о невидимых сущностях, следящих за каждым нашим шагом) распространены по всему миру, а другие, наоборот, встречаются крайне редко. А еще можно понять, почему эти представления, как нам предстоит убедиться ниже, завладевают умами.[6]

Многим причина существования религии видится простой: эмоции. Так уж устроена человеческая психика – ей требуется утешение, поддержка, и она черпает их в сверхъестественном. У этой распространенной гипотезы имеются две разновидности:

• Религия примиряет со смертностью. Человек понимает, что все мы когда-нибудь умрем. Как и у большинства животных, у него выработался набор стандартных реакций на угрозу жизни – застыть, бороться или бежать. Однако он, возможно, единственный из всех животных, отдает себе отчет, что рано или поздно все равно скончается. И хотя бы на этот случай в большинстве религиозных парадигм имеется пусть слабое, но утешение. Представления о богах, духах и предках проистекают из стремления объяснить себе смертность и подсластить пилюлю.

• Религия снижает тревожность и делает окружающий нас мир более комфортным местом обитания. Для большинства людей жизнь по природе своей «сурова, жестока и коротка» – по крайней мере была такой в «темные времена», когда начинали складываться религиозные представления. Религия снижает тревожность, предлагая контекст, либо объясняющий причину тягот, либо обещающий лучшую жизнь или спасение.

Эти версии, как и интеллектуальные, могут оказаться вполне состоятельными для своего уровня, однако нам нужно копнуть глубже. Справляются ли они со своей задачей? Действительно ли они объясняют, почему существуют религиозные представления и почему именно такие?

У эмоциональной подоплеки имеется несколько серьезных изъянов. Во-первых, как уже довольно давно отмечают антропологи, некоторые явления относятся к области тайн и вызывают благоговейный страх лишь там, где местная парадигма предлагает разгадку тайны или лекарство от страха. Например, в некоторых районах Меланезии существуют бесчисленные ритуалы для защиты от злых чар. Местные жители действительно считают, что постоянно подвергаются угрозе со стороны невидимых врагов. Логично предположить, что в этих краях магические ритуалы, предписания и предосторожности играют существенную утешительную роль, поскольку дают человеку воображаемое ощущение контроля над неведомым. Однако в других местах таких ритуалов нет, но и угроз с этой стороны никто не боится. С антропологической точки зрения весьма вероятно, что ритуалы сами создают потребность, которую затем удовлетворяют (или ритуалы и потребность взаимно подпитывают друг друга).