На грани фантастики - Пётр Гаврилин

сам хочу пережить воспоминания о временах, когда на печатной машинке писал свой первый роман. Первый роман — как первая любовь. Бывает раз в жизни.

— Я не знаю, что рассказывать, — сконфузился Артём.

— Как не знаешь? А как родилась основная идея? Как она обросла образами, подсюжетами, героями?

— Идея родилась перед последними выборами в Думу. Я тогда загорелся принять участие в поддержке одной партии, даже был наблюдателем. И, увидев всю эту кухню изнутри, понял, что всё это устроено просто уродливо — и реклама кандидатов на уровне роликов АО «МММ», и административный ресурс, и нарушения, на которые всем наплевать. В России извратили саму суть демократии. Мне захотелось об этом написать. Что я и сделал, только перенёс события на 100 лет вперёд и на другую планету.

— Как это напоминает меня! Я своим романом пророчил революцию к двухтысячному, и, хоть пророк из меня оказался никакой, все догадались, о ком и что я написал. Впрочем, продолжай!

Артем всмотрелся в лицо Аркадия, и оно вдруг сделалось ему неприятным. Особенно отталкивающими показались красные прожилки на крупном носу, выдававшие человека неумеренно пьющего. Пересвет отвлёкся от разговора на свою рульку и начал её быстро разделывать, будто боялся, что кто-то отнимает. Он отложил вилку и нож и стал помогать себе руками. Пухлыми, блестящими от жира пальцами отковыривал кусочки мяса и запускал их за толстые губы. В перерывах он шумно запивал еду пивом.

«Как странно беседовать с этим неприятным нетрезвым человеком о высоком, — подумал Артём. — Впрочем, кто сказал, что все гении должны иметь нордически безупречную внешность?»

Аркадий, увидев, что его собеседник замолчал, пустился в совершенно бытовые рассказы о его житье-бытье на чужбине, которые мало того что были не очень интересны, но ещё очень сильно напоминали недовольное стариковское брюзжание. Единственное, что позабавило Артёма, так это тирада о том, как живой классик русской литературы ходил в местный русский магазин, чтобы купить там двухлитровую пластиковую бутылку очаковского пива.

— Что поделаешь? Ностальгия! Вкус Родины! — резюмировал Пересвет и указал на бокал немецкого пива, стоявший перед ним. — Слишком вкусно! Слишком качественно! Приторно хорошо!

Между тем принесли вторую рульку для Артёма. Аркадий попросил повторить порции ликёра и пива. Разговор принимал всё более непринуждённый характер.

— А что ты хотел сказать своей книгой? — вернулся Пересвет от баек о местной жизни к теме литературы..

— Мне кажется, что любой автор, плохой или хороший, когда пишет, мечтает сделать мир немного лучше. На этом стоит вся русская классика, — ответил Артём, удивляясь некоторой своей высокопарности, в которой, правда, не было ни капли лукавства.

— А ты не думал, что через какое-то время, может два года, может пять, может десять, ты сам не будешь согласен со своими идеями, которые взлелеял в «Марсе»?

— Уверен, что нет. Я облёк в литературу общечеловеческие ценности…

— Поверь моему опыту. Книги — как дети: как только роман ушёл в издательство, он начинает жить своей жизнью, как выросший ребёнок. Ты уже ничего не изменишь в нём. Что ты заложил в него, то останется там навсегда. А сам ты продолжишь меняться, как меняется любой человек. Более того, найдётся какой-нибудь критик, или просто читатель, который увидит в твоём детище свои смыслы, какие ты даже не думал в него закладывать. Ты не помнишь советских учебников с заявлениями типа «Чехов обличал пороки буржуазно-мещанского общества». А я сейчас уверен, что никого он не обличал, просто писал, о чём ему хотелось. Но кто-то ведь увидел это обличение, придумал его в угоду политической конъюнктуре. Нет, книги — как дети… У тебя не будет сигареты? Люблю выкурить одну после сытного обеда.

— А как же твоя первая книга, да и прочие? Последний роман?

— Сегодня готов отречься от семидесяти процентов написанного в моём первом романе. Могу поклясться хоть на Библии, хоть на «Капитале» Маркса, — Аркадий развязано хихикнул. — Я давно разуверился в политике. Чем отличаются патриоты от либералов? И там, и там — либо проходимцы и жулики, либо фанатики. Первые отвратительны своим лицемерием, вторые — непроходимой глупостью и зашоренностью.

Артём был обескуражен. Ему вдруг показалось, что Аркадий уже совсем пьян и не понимает, что несёт.

— Но тогда получается, что во всех остальных своих книгах ты лицемерил! — выпалил молодой человек.

— Э-э-э, — протянул Пересвет. — Я их и не писал!

На это Артём уже не нашёлся, что сказать.

— Что? Удивлён? — Аркадий облизнул губы. — Вот не писал я их, и всё.

— Но…

— Вот тебе и «но»! Про литературных негров, небось, подумал? Брось! Ни один литературный негр не напишет так, как написаны все мои книги. Негры пишут халтуру.

— Но тогда как?

— Очень просто. Когда вышла моя первая книга, я окунулся в политическую тусовку с головой, но очень быстро понял, в чём измазался. Сколько же там говна! И я сбежал сюда, в Австрию. Это всё устроила моя бывшая жена. Для пущего лоска в одном из интервью я, напустив туману, сказал, что меня вынудили уехать. Первая книга отлично выстрелила и неплохо кормила меня года два. Когда стало ясно, что деньги подходят к концу, я сел за вторую книгу. Но не смог написать ни строчки. О чём писать, если я уже ни во что не верил? Помог случай. В один из дней мне пришла посылка из России. Чёрт знает, как отправитель узнал мой адрес: тогда не было Интернета. В посылке была дискета, на ней — первый роман одного парня из Питера, моего поклонника и в чём-то подражателя. Это немаловажно. Я пригласил его сюда и купил у него рукопись. Неделя на корректуру, и я сдал издателю свой второй роман. А с появлением глобальной Сети я стал получать романы начинающих писателей пачками. Девяносто девять процентов мусор, конечно…

— Стоп! — у Артёма пронеслась в голове нехорошая догадка. — Пригласил, как меня?

Пересвет посмотрел мутными глазами из-под белесых бровей на Артёма, молча выпил рюмку и серьёзно, по-трезвому, сказал:

— Мне нравится, что ты быстро соображаешь, парень!

— Нет! Это мой роман! Я его написал! Он не продаётся! — Артём вскочил.

— Знаю! Знаю! — замахал руками Аркадий. — Садись уже. Пойми, это твой единственный шанс издать книгу и изменить мир. Ты же знаешь этих шакалов-издателей. У них в глазах вместо зрачков знаки долларов! Они не станут вкладываться в неизвестного автора. А под моё имя возьмут твою книгу. Будет большой тираж, и я тебе хорошо заплачу.

— Нет! — Артём не мог поверить в происходящее, сюрреализма добавлял алкогольный туман в голове. — Книги — как дети. Нельзя продавать своих детей!

— Какая