Большая книга ужасов 72 - Елена Арсеньева

День прошел в тасовании телевизионных программ и пустейшем блуждании по Интернету, причем Саша дважды натыкался на этого дурацкого Лукиана с его лжепророком Александром и Зевсом — отвратителем несчастий. Будто кто-то как нарочно эту чушь ему подсовывал!

Но это еще ничего… А вот совсем худо стало, когда он случайно вышел на сайт рассказов о природе с красивыми фотографиями и прочитал статью, которая называлась «10 лучших отцов в мире животных». Оказывается, отец-пингвин сам высиживает птенца, пряча яйцо с ним под складкой брюха, гигантский водяной клоп носит яйца с будущими детенышами на своей спине до тех пор, пока они не вылупятся, морские коньки и рыбы-лягушки чередуются со своими женами, оберегая икринки, страус-нанду сидит в гнезде аж шесть недель, пока его птенцы не появятся на свет… Но самыми заботливыми папашами оказались некоторые самцы некоторых лягушачьих видов. Они вынашивают головастиков во рту! И даже отказываются от пищи, пока молодежь не вырастет настолько, чтоб выживать в суровом окружающем мире!

Почему Саша не родился головастиком? Почему отец бросил его так рано? Ведь он еще не готов к тому, чтобы выживать в суровом окружающем мире!

К вечеру позвонила мама. Тем сдержанно-напряженным голосом, каким она в последнее время говорила с сыном, спросила, как дела. Саша буркнул: «Отлично!», с трудом сдерживаясь, чтобы не начать допрос с пристрастием: все же почему, по какой-такой тайной причине ушел от них отец?! Мама, впрочем, словно чувствовала опасность и тараторила с непривычным оживлением, так что вклиниться в этот поток слов было невозможно. Бабушке гораздо лучше, но еще несколько дней придется здесь пробыть. Не забывает ли Саша есть? Осточертеет колбаса с яичницей, можно пойти в большой продуктовый магазин напротив парка Кулибина: там отличный отдел готовой еды. Прекрасные супы, блины с чем угодно, котлеты. Деньги еще остались? Ну вот и хорошо! Если закончатся, пусть зайдет к соседке, Ангелине Богдановне, она Сашу профинансирует, с ней есть договоренность. Ну пока, мой хороший, целую, держись!

Когда мама положила трубку, Саша вздохнул почти с облегчением. Этот разговор ни о чем был невыносим.

Настал вечер, стемнело, но спать совершенно не хотелось: ну еще бы, поднялся-то с постели в полдень! Может, прогуляться? Сходить в магазин и купить… не суп, конечно, но блинов с творогом, что ли. Сыр с яблоками и яичница уже и впрямь поперек горла стоят, а блины там очень даже ничего!

Саша надел кроссовки, однако что-то мешало выйти из квартиры. Стоило подойти к двери, как начинало сжиматься сердце, давил невесть откуда взявшийся страх… И при этом он совершенно не мог больше сидеть дома!

Близилась полночь, поздновато гулять, но Саша ничего не в силах был поделать с этим нетерпением, которое вдруг овладело им и оказалось даже сильнее страха.

Ноги сами понесли его к парку Кулибина.

«Ладно, пройду через парк в этот несчастный магазин, про который мама говорила, он вроде бы круглосуточный», — подумал Саша, входя в освещенную аллею. Впрочем, она мгновенно погрузилась во мрак. И тотчас и в других аллеях начали один за другим гаснуть фонари, словно… словно кто-то невидимый выключал их волшебным делюминатором профессора Дамблдора.

«Кажется, что-то такое уже было, — подумал Саша, — было вчера… Но почему я почти ничего не помню?!»

Дорожки утонули во тьме. Похоже, во всем парке осталось только одно светлое пятно: то, в центре которого стоял Саша. Оно напоминало бледно-желтый лоскут, обметанный по краю черной ниткой.

Подошву правой ноги что-то обожгло, и Сашей вдруг овладела ужасная слабость. Он прилег на этот клочок света, распростерся на нем, а в следующее мгновение у него возникло странное ощущение, будто пятно-лоскут кто-то подхватывает с асфальта и несет, несет… над Сашей резко хлопали крылья, внизу мелькали улицы, потом он почувствовал прикосновение чего-то холодного — ужасно, как бы загробно-холодного… почудилось, что лоскутом, на котором он распростерся, обтирают могильный памятник. Перед глазами мелькнул портрет молодого человека в лихо заломленном берете с кокардой, какие носят десантники, надпись «Веселов Николай Леонидович», даты рождения и смерти. Николай Веселов умер два года назад, прожив на свете всего двадцать лет. Потом опять ударил ветер, опять замелькал город внизу… кажется, проспект Гагарина, справа парк Швейцария, вот Мыза с развилкой трамвайных путей, потом поворот в глубь какого-то микрорайона, резкое снижение к приоткрытой балконной двери… и порыв сквозняка вносит лоскут внутрь.

Саша не мог понять, то ли он летит вместе с лоскутом, то ли идет по светлому линолеуму, не касаясь, впрочем, его ногами, неспешно направляясь к дивану, на котором лежал безмерно исхудалый парень с наголо обритой головой и глазами, так глубоко провалившимися в глазницы, что они казались двумя черными пятнами. Лицо его было искажено страданием.

— Кто это там? — встревоженно спросил парень, и провалы его глаз обратились к Саше. — Колян?! Ты?.. Не может быть… Но ведь ты же… я же сам твой гроб в Нижний привез из Дагестана, на твоих похоронах был…

Он задохнулся, схватился за горло и закашлялся.

— Ты остался таким же, каким был там, в горах, когда меня собой закрыл и мою пулю себе в сердце принял, — бормотал парень, комкая простыню на груди. — Ты меня тогда спас, Колян, а для чего? Лучше бы ты жив остался, а я бы погиб. Раз — и нет меня, и не будет меня заживо рак пожирать. Знаешь, сколько раз я тебя вспоминал, все думал: ну какой же смысл был в твоей смерти? Может быть, если бы ты выжил, ты жил бы счастливо, а я… а я мучился все эти два года. Знал бы ты, Колян, как я намучился! Вспоминаю вас всех, всех ребят из нашего взвода, кто в бою с той бандой полег, и каждому завидую: тебе, Вадьке Скобликову, Димке Кравченко, и старлею нашему завидую… А от меня, от Гошки Панова, которого вы Энерджайзером звали, остался живой труп. Ему давно в могилу пора, но никак он туда лечь не может.

Гошка Панов смотрел на Сашу, и в темных провалах его глаз что-то поблескивало.

«Это слезы, — понял Саша. — Он плачет! Как же он намучился, бедняга…»

— Колян, — вдруг слабо улыбнулся Гошка Панов, — я понял! Ты пришел меня спасти, да? Как тогда, в Дагестане? Колян, спаси меня от этих мучений! Забери меня с собой! Ты меня заберешь — и я снова буду с вами! Со всеми нашими ребятами!

Голос его вдруг прервался, губы приоткрылись, рука, нервно комкавшая простыню, соскользнула с кровати и повисла.

Сашка смотрел, смотрел на него… И вдруг понял: Гошка Панов уже ничего не видит. Он умер!

Тотчас Саша ощутил, что ноги отрываются от земли, будто какая-то сила подхватывает его, выносит из комнаты, поднимается ввысь, стремительно летит, взрезая воздух крыльями, над городом, снижается над парком — и неожиданно бросает вниз!

…Саша открыл глаза и обнаружил, что лежит на дорожке в парке Кулибина.

Вскочил, огляделся.

Он шел за блинчиками с творогом. Это помнил, но только это. А потом? Что было потом?

Слабо соображая, поднялся, побрел домой. Ни в какой магазин больше не хотелось, о еде и думать было тошно: желудок к горлу подпирало, как будто укачало на какой-нибудь бешеной карусели.