Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 2 - Макс Фрай

Стефан доверяет реальности – если она устроена так, значит это зачем-нибудь надо – вероятно, для пресловутого равновесия, которое обожает Вселенная, хлебом ее не корми. Чтобы тайна уравновешивалась отсутствием тайны, избыток сложности мироустройства – почти пугающей простотой, а наше невозможное бытие – вопиющим ничем. Поэтому он не суется на Правый берег без особой необходимости, вмешивается в тамошние дела только в самом крайнем случае – когда надо спасать людей от опасных хищников, поселившихся в переулках за Кальварийским рынком, в лесах на окраинах или в человеческих снах.

Стефан стоит на Зеленом мосту, днем обычно под завязку забитом транспортом, а сейчас совершенно пустом, подсвеченным снизу яркими зелеными фонарями, и смотрит на реку – всем городом сразу, а не только собой. И все его существо внутри и снаружи натурально звенит от веселого нетерпения – пошли туда погуляем, самое время, пора, пошли!

Все с тобой ясно, красавчик, – думает Стефан. – Вертел ты Вселенную с ее равновесием. Решил, что нам пора вместе прогуляться по Правому берегу. Ладно. Пора, так пора.

На исходе почти бесконечной декабрьской ночи, то есть, примерно в половине восьмого утра, Стефан подчеркнуто твердой походкой, но не касаясь земли – для этого он слишком устал – идет по улице Кальварию в направлении Зеленого моста. Приближаясь к реке, он ускоряет шаг, словно его притягивает магнитом; собственно, его и правда притягивает – мост и Старый город, который за ним. Но буквально метрах в ста от реки Стефан неожиданно – в первую очередь, для себя самого – сворачивает направо и ныряет в темную подворотню, заходит во двор, освещенный только окнами квартир, жильцы которых проснулись и собираются на работу. Двор проходной, в соседний можно подняться по лестнице, и Стефан по ней поднимается, с несвойственной ему обреченностью думая: автопилот, ты дурак.

Под этим лозунгом протекает все его дальнейшее путешествие через темные, глаз выколи, как говорят о такой темнотище, дворы; ему, конечно, самому интересно, какого хрена сюда поперся, что тут случится и чем дело кончится, но интерес сейчас сугубо теоретический – Стефан устал настолько, что его уже почти нет. То немногое, что осталось от Стефана, меланхолически отмечает: вот как оно бывает, когда внезапно возвращается юность – ты снова в полной прострации, сам не знаешь, что делаешь и зачем, но перестать не можешь, потому что ты уже не человек, а процесс. И дурак, конечно, каким был тогда. Надеюсь, хотя бы наполовину такой же везучий, – на этом месте Стефан внезапно упирается лбом в фанерную дверь дровяного сарая – откуда он вообще взялся? Не было у меня на пути никакого сарая, они вон, в стороне стоят, – думает Стефан, но дверь поддается, и он не столько заходит, сколько вваливается в помещение. И, оглядевшись, вздыхает:

– История всей моей жизни: шел домой, а пришел в кабак.

Впрочем, в Тонином кафе сейчас пусто, свет горит только в кухне над мойкой, а в зале царит полумрак. Что на самом деле совершенно нормально – в половине-то восьмого утра. Чай не кофейня для офисных клерков, а серьезное, солидное заведение для лю… разнообразных существ, которые, вне зависимости от индивидуального коэффициента хтоничности, все как один крепко спят по утрам.

– История успеха. Жизнь-то у тебя удалась, – откликается голос, похожий на женский, если слушать просто ушами, а если всем своим существом… Ох, нет. Не сейчас.

Стефан настолько не готов к ответственной встрече с Бездной – он сейчас вообще ни к чему не готов! – что в сердцах восклицает:

– Твою мать, только не это, нет!

В ответ раздается такой ликующий смех, что Стефан, минуя гнев, торг и депрессию, мгновенно переходит к стадии «принятие». И спрашивает:

– Слушай, а какой антоним у слова «сгинь»? Не «появись» же? Короче, вот это, пожалуйста, сделай – антоним. Каким бы он ни был.

– «Появись» – вполне нормальный антоним, не понимаю, чем он тебе не угодил, – рассудительно говорит Бездна Эна и выходит навстречу Стефану из-за барной стойки. То есть появляется, как он и просил.

Стефан смотрит на высокую широкоплечую тетку с копной ржаво-рыжих волос так, словно впервые увидел. Впрочем, сейчас ему все впервые – так устал этой ночью, что практически умер, а теперь внезапно воскрес. Наконец спрашивает:

– Что ты тут делаешь вообще?

– Работаю в поте лица согласно контракту, – пожимает плечами Эна, Старшая Бездна Вселенной, влиятельнейшая из Бездн. И, сжалившись над почти новорожденным Стефаном, который таращит на нее полные младенческого изумления глаза, объясняет: – Сегодня внезапно случился какой-то лютый аншлаг. Тони к утру натурально упал, где стоял. Он хороший мальчишка, но не особо выносливый… впрочем, зря придираюсь, по человеческим меркам он – титан. Я зачем-то исполнилась сострадания и вызвалась вымыть посуду. Теперь понимаю, что зря. Кто вообще придумал такую глупость – мыть посуду после пирушек? Перебить и выбросить проще в сто раз.

– Чокнусь я с вами, – говорит Стефан, опускаясь на табурет. – Этот ваш с Тони контракт – вообще ни в какие ворота, худшее мошенничество со времен гастролей Кетцалькоатля в Туле… я имею в виду, что только ради того, чтобы стать свидетелем этого вопиющего безобразия, уже имело смысл родиться на земле человеком и дожить до наших смешных времен. Но откуда вы здесь вообще взялись? Как кафе оказалось на Правом берегу?

– А ты как тут оказался?

– Так получилось… – начинает Стефан, с неподдельным ужасом прикидывая, как человеческими словами рассказывать о прогулке. С другой стороны, это же Эна. Зачем ей человеческие слова?

– Вот именно, – улыбается Эна. – Каких тебе еще объяснений? Так получилось, и все дела.

Будучи воплощением милосердия и справедливости одновременно, она ставит перед гостем стакан, наполненный – ай, неважно, – думает Стефан, – да хоть компотом, из этих рук мне все подойдет.

Стефан залпом выпивает то, что было в стакане, ставит его обратно на барную стойку и говорит:

– Так и не понял, что это было. То ли речная вода, то ли чистый спирт.

– Что тебе надо, то там и было, – пожимает плечами рыжая тетка. – Так что тебе видней.

– А. Значит в стакане был крепкий сон, – кивает Стефан, ощущая, как его тело становится то ли светом, то ли горячим ветром, то ли текущей водой, а на самом деле просто нормальным телом, готовым к работе, веселью, чудесам, разговорам, жизни, смерти – вообще ко всему, как положено телу шамана, иначе зачем оно нужно, проще сменить, чем терпеть.

– Ну наконец-то, – улыбается Эна. – Привет. Смотреть больно было на то, что вместо тебя сюда заявилось. Таким усталым я тебя, пожалуй, еще не видела. Ты что, небо к земле всю ночь пришивал? А потом отпарывал, потому что шов получился неровный?

– Что-то вроде того, – вздыхает Стефан. – Ай, да ладно бы небо. У меня тут город чокнулся на хрен. Он, конечно, всегда был чокнутый, но сегодня что-то совсем.

– Рада за него, – безмятежно откликается Эна и снова ставит перед гостем стакан. Наливает себе, садится рядом. – За это и выпьем. Хорошенько тебя подпоить – таков мой план. Ну то есть как – план, просто надежда: а вдруг у тебя спьяну язык развяжется? Я в твои дела, как ты мог заметить, не лезу. Как выражается наш с тобой общий приятель, не для того моя роза цвела. Но вдруг ты сам захочешь все рассказать? Пожаловаться на… предположим, трудности в личной жизни. Я не первый день работаю в баре и успела заметить, что люди, подвыпив, часто жалуются друзьям.