Прожорливое время - Эндрю Джеймс Хартли

— Дэвид, что случилось? — спросил Томас.

Эсколм обернулся, словно вспомнив, что он не один, издал глухой смешок и снова принялся расхаживать из стороны в сторону, пробираясь между вытащенными ящиками с одеждой и бутылками с шампанским, которых было не меньше полудюжины, разбросанных на полу подобно гаубичным снарядам.

— Извините, — сказал Томас. — Кажется, я пришел не вовремя, поэтому ухожу. Быть может, вы как-нибудь позвоните мне…

— Нет! — закричал Эсколм. — Не уходите!

Пустота в его взгляде внезапно исчезла, он снова стал серьезным и полным отчаяния.

— Похоже, вы заняты, — продолжал Томас. — Я могу вернуться…

— Нет, — повторил Дэвид, быстро подходя к нему и хватая за руку с такой силой, что у Томаса побелели костяшки пальцев. — Ради бога, извините. Я… сам не свой. Но вы нужны мне здесь. Пожалуйста, садитесь.

Фраза «сам не свой» и то обстоятельство, что все те стулья, которые не были опрокинуты, были завалены книгами и бумагами, вызвали у Томаса сомнение.

Перевернув кожаное кресло, Эсколм смахнул на пол какие-то бумаги, указал на него и снова предложил:

— Пожалуйста, садитесь.

Медленно, не отрывая от него взгляда, Томас сел и осторожно произнес:

— Быть может, вам лучше последовать моему примеру.

Эсколм лихорадочно затряс головой, словно основательно обдумывая предложение, затем с хрустом наступил на осколок вазы и устроился напротив Найта.

— Дэвид, что здесь происходит?

Молодой литературный агент долго сидел совершенно неподвижно, затем, к ужасу Томаса, снова закрыл лицо ладонями, качнулся вперед и испустил долгое сдавленное всхлипывание. Потом он убрал руки, однако у него на лице оставалась гримаса горя, рот растянулся в пародию улыбки, глаза были зажмурены, по щекам текли слезы.

— Я потерял, — выдохнул Эсколм.

— Что? — едва слышным шепотом спросил Томас, по-прежнему чувствуя себя напряженно и неуютно.

Дэвид наконец поднял на него взгляд, словно собираясь с духом, чтобы произнести эти слова:

— «Плодотворные усилия любви».

— Что?

— «Плодотворные усилия любви», — повторил Эсколм. — Пьесу Шекспира.

Найт, совершенно оглушенный, какое-то время молча смотрел него, потом сказал:

— Но ее же никогда не существовало. Если она и была написана, то до нас не дошла. Пропала.

— Вы не правы, — возразил Дэвид. — Я держал ее в своих руках всего каких-нибудь несколько часов назад, и вот теперь ее нет.

— О чем вы говорите? — спросил Томас.

Его напряжение внезапно испарилось. Он чувствовал странную расслабленность, словно все это было шуткой или недопониманием.

— «Плодотворные усилия любви»? Такой пьесы просто нет.

— Есть, — сказал Эсколм. — Была. Я держал ее в руках.

— Дэвид, такой пьесы нет и никогда не было, — мягко повторил Томас.

— Она существовала, — упрямо повторил литературный агент, успокаиваясь по мере того, как неистовое отчаяние переходило в усталость. — Есть и сейчас. Я держал ее в своих руках, вот здесь, — сказал он, снова закрывая глаза.

Силы покинули его, и он обмяк в кресле.

— Как пьеса могла попасть к вам в руки? — спросил Томас, стараясь не пустить в свой голос сомнение, защитить этого человека от заблуждения.

— Она у меня была. — Эсколм вздохнул. — Но теперь ее нет.

Это становилось навязчивым заклинанием, поэтому Томас попробовал зайти с другой стороны и поинтересовался:

— Где вы ее нашли?

— Я ее не находил, а одолжил у одного клиента, — сказал Эсколм.

Томас так медленно сделал выдох, что получился свист. Одно дело — потерять то, что Эсколм принимал за утерянную пьесу Шекспира, и совершенно другое — лишиться того, что доверил ему клиент, считающий, будто владеет неизвестной пьесой Шекспира. Разумеется, это не так, ничего подобного просто не может быть. Но если кто-то считал иначе, хотя бы утверждал это, а затем передал пьесу на хранение своему литературному агенту!.. Неудивительно, что Эсколм на грани срыва. Это может его уничтожить.

— Хорошо, — начал Томас. — Когда вы держали пьесу в руках в последний раз?

Он будто помогал Куми искать ключи от машины.

— Поселившись в гостинице, я положил ее в сейф, а час назад достал, чтобы показать вам, — ответил Дэвид и сверкнул глазами на Томаса, словно это была его вина.

Найт отмахнулся от подобного обвинения и поинтересовался:

— Вы держали пьесу в номере?

— Да, — подтвердил Эсколм. — Она была вот здесь. — Он хлопнул ладонью по кровати. — В черном чемоданчике. Я принял душ, переоделся. Не могу точно сказать, когда исчезла рукопись. Я обратил на это внимание только… — Дэвид взглянул на часы как человек, не имеющий понятия, что сейчас на дворе, ночь или день. — Лишь двадцать минут назад. Но, судя по всему, она пропала, пока я был в ванной.

Томас угрюмо окинул взглядом свидетельства разгрома. Это было делом рук отчаявшегося Эсколма, а не грабителя. Речь шла не о методичных поисках человека, который не помнит, что куда положил, а о хаосе последней надежды. Раскрытый чемоданчик валялся на кровати, выплеснув содержимое на полосатое покрывало. Если литературный агент говорил правду, то кто-то точно рассчитал момент своего появления и знал, что и где искать. Все остальные вещи в номере, в том числе бутылки шампанского, были разбросаны уже самим Эсколмом, которого охватила паника.

— Больше ничего не пропало? — спросил Томас.

Дэвид уставился на него и неожиданно язвительно поинтересовался:

— Вы хотите знать, не валялись ли у меня тут какие-либо другие бесценные предметы? К примеру, неизвестный натюрморт Ван Гога или давно утерянная мраморная статуэтка Микеланджело?..

— Значит, нет, — оборвал его Найт.

— Именно так, — подтвердил Эсколм и снова поник.

— В таком случае мы должны обратиться в полицию, — сказал Томас.

— Нет. Ни за что! С таким же успехом можно позвонить в редакцию «Трибьюн». Со мной все будет кончено.

— Тогда владельцу.

— Снова нет, — произнес Эсколм раздельно, словно делая очередное предупреждение чрезвычайно надоедливому ребенку. — По той же самой причине.

— Кто знал о том, что рукопись у вас?

— Никто. Только мой клиент.

— А кто?..

— Я не могу вам это открыть, — сказал Дэвид.

Томас презрительно фыркнул и заявил:

— Может быть, мне лучше уйти?

— Нет, — поспешно произнес Эсколм. — Не уходите. Просто я не могу вам это сказать.