Кыш и я в Крыму - Юз Алешковский

Папа быстро, как по тревоге, снял полосатую пижаму, надел спортивные брюки и выбежал из палаты.

— Где Милованов, Ёшкин и… этот… как его… три Василия? — спросил старичок у сестры-хозяйки.

— Не знаю, Корней Викентич… После обеда как в воду канули. К морю небось пошли.

— Седьмой палатой я займусь лично! — пообещал старичок.

В этот момент в палату вбежали две молоденькие медсёстры, крича:

— Профессор! Геракла всего исцарапали!

— Только что! Порезы свежие! Профессор Корней Викентич по-прежнему тихо и вежливо сказал нам всем:

— Дожили-с! — и стремительно вышел из палаты.

— Кто такой Геракл? — спросил я у мамы, когда мы тоже заспешили посмотреть, кого это только что исцарапали.

— Увидишь.

Корней Викентич бежал по двору. За ним еле поспевали сёстры.

Мы одолели несколько лесенок, от которых за целый день у меня уже ломило ноги, и пришли на площадку, посыпанную толчёным кирпичом. Она была окружена кустами, подстриженными под шары. И на ней стояли белые фигуры трёх мужчин и одной женщины.

К одной из фигур и подбежал Корней Викентич и грустно сказал:

— Варварство!

Мы подошли поближе и увидели прямо на животе Геракла два слова:

Здравствуй, Крым.

— Это сегодня! Он только что был здесь! Смотрите: вот кусочки побелки! — сказал Корней Викентич. — Он живёт среди нас, этот варвар!

— Корней Викентич, по территории, бывает, и дикие бродят, — сказала сестра-хозяйка, как-то нехорошо посмотрев на меня с мамой.

— Я полвека живу и работаю в Крыму, — сдув кусочки побелки с ноги Геракла, сказал профессор. — Видел изуродованные и изрезанные деревья, скамейки, парапеты скалы, камни и стены, видел выжженный лес и замусоренное море, но ни разу в жизни я не видел того, кто режет, портит и жжёт. Буквально ни разу! Он в стороне от глаз людских делает своё чёрное, грязное дело! Но грядёт час! Грядёт! — погрозил кому-то пальцем профессор.

В этот момент на тропе номер два показался бегущий трусцой, как пони в зоопарке, папа. Мама, увидев его, засмеялась. Папа застеснялся и сменил бег на шаг. Он подошёл к нам и спросил, что случилось. Корней Викентич сказал:

— Произошло преступление. Несколько часов назад. Возможно, преступник и варвар среди отдыхающих. Вот — взгляните! Я сегодня же всем сообщу об этом во время ужина.

Папа посмотрел на слова: «Здравствуй, Крым» — и сказал, поиграв желваками:

— Попробовал бы этот варвар причинить лёгкие телесные повреждения живому Гераклу!

— Позвольте! Это, по-вашему, лёгкие повреждения? — спросил профессор. — Продолжайте, Сероглазов, бег по тропе! — строго велел профессор. — Сейчас не до дискуссий. Позвольте откланяться! — Он поклонился маме и, заложив руки за спину, быстро пошёл к санаторию. Сёстры бросились за ним. Вдруг он обернулся, сказал папе: — Берите пример с Геракла. Носите в душе образ античного человека! — И пошёл дальше.

Папа помахал нам рукой.

— Слушай, не стыдно? Ведь мы забыли про Кыша, — сказала мама. — Пошли!

— Почему забыли? Просто я за него спокоен. Он не лает. Наверно, спит. Сейчас тихий час.

И только я это сказал, как Кыш, как назло, залаял. По жалостному лаю я понял, что его кто-то обижает. Мы побежали и увидели картину, которая мне никогда не могла бы даже присниться: Кыш, прижав уши, поджав хвост от страха и сгорбившись, пятился на газоне за оградой от… павлина!

А настоящий живой павлин с распущенным хвостом, медленно вышагивая, наступал на Кыша.

Я заспешил, когда увидел, что профессор Корней Викентич направился к Кышу, который снова разбудил тишину.

— Сейчас же остановите собаку! — попросил Корней Викентич маму. — Павлин в опасности!

— Извините, пожалуйста, но здесь на каждом шагу сюрпризы, — виновато сказала мама. — Кыш!

Кыш виновато подошёл к маме.

В окнах главного корпуса сразу показались весёлые лица отдыхающих.

— Поверьте, — сказал Корней Викентич маме, — по свойству характера, я не могу выговаривать женщинам, но то, что сегодня произошло, выходит за рамки нашего разумного режима. Честь имею.

— Извините ещё раз, — умоляюще попросила мама.

Я потянул её за руку.

По дороге домой я внимательно смотрел на деревья и на многих стволах видел и свежие и затянувшиеся, как рубцы, буквы, имена и фамилии. А колонны, и скамейки, и перила белой беседки, из которой мы глядели на море, были исписаны и исцарапаны так, что на них не осталось свободного места. Даже синее небо реактивный самолёт размалевал белыми каракулями. Только море издалека казалось чистым и на скалах Ай-Петри не было видно ни имён, ни фамилий.

И я никак не мог взять в толк, зачем люди это делают, зачем где попало оставляют свои имена?

Я спросил про всё это у мамы, но она ничего не смогла мне ответить.

Вдруг я подумал, что нужно найти тех самых ребят из пионерского патруля и что-нибудь предпринять. А что именно, я сообразить не мог. Просто я почувствовал, что необходимо объявить войну варварам. Потом я спросил у мамы:

— Расскажи мне про Геракла. Кто он такой?

— Он был самым сильным человеком древнего мира, — сказала мама.

— Как сейчас наш Василий Алексеев?

— Совершенно верно, — сказала мама.

Когда мы пришли на Высокую улицу, Кыш первым делом снова загнал кошку на дерево. Дерево было громадным, и его светло-зелёные ветви в тёмных пятнах извивались над землёй, как огромные удавы. Кошка ходила по ветвям, и над ней, словно опахала, с тихим шелестом покачивались лапчатые листья.

Мама извинилась за Кыша перед Анфисой Николаевной. Но та снова как-то странно улыбнулась и сказала, что кошка Волна постоит сама за себя.

— По-моему, вы чем-то очень расстроены? Я это чувствую, — спросила мама.

— Пустяки. Кто-то залез в огород. Огурцов натаскал. Первых. С пупырышками. Знает, что они сейчас самые вкусные. И мальву помяли.

Я срезал сломанную мальву — красивый цветок, который раньше никогда не видел. Он был похож на ручной фонарик с десятком ярко-жёлтых огней, и цветы-огоньки снизу были большими, а наверху, на макушке, маленькими.

— Да дело не в огурцах и не в мальве, — сказала Анфиса Николаевна и глубоко вздохнула.

— А в чём же тогда? — спросил я, потому что мне стало тревожно: огород обнесён каменной оградой, а кто-то средь бела дня, когда хозяйка в доме, похищает свежие огурцы.