Уезжающие и остающиеся (сборник) - Евгения Басова

А платье на орбите вовсе не наденешь – не станет оно красиво струиться без силы тяжести и в складочки не соберётся. Торчать на тебе будет как попало.

Это мама вздыхает – про платье. Как будто в космос собралась.

Мы уже всей семьёй смотрим, как они живут там, на орбите. И папа не говорит, что мы зря теряем время. Наоборот, спросит иной раз:

– Что нового у космонавтов?

Вот такие вечера я люблю.

Мама напоминает Косте:

– Ты сказал Макару спасибо, что вывел нас на этот сайт? Что мама просила сказать спасибо?

А Косте больно-то охота спасибо говорить? Они стали вроде как соперники. Я слышала, как Макар хвастался ему:

– У меня теперь есть знакомый космонавт! Я его всегда узнаю! У него светлые волосы, лицо такое круглое…

Костя спрашивает:

– Наш или американец?

А Макару откуда знать?

– Это всё равно, – отвечает. – Главное, он мне кивнул. Я теперь всегда за ним наблюдаю.

А Косте-то никто из космоса не кивнул. Хотя мы с ним тоже всех сможем узнать. И того, с волосами-водорослями. И девушку с хвостиком-букетом.

Смотрим мы однажды, как этот кудрявый космонавт вместе с девушкой коробки толкает по воздуху. А ещё кто-то к ним на помощь плывёт. Новенький, наверно.

И вдруг папа как выдохнет:

– Ёлки-палки, очкарик!

А папа и сам в очках, со второго класса. Мы с Костей в него такие – близорукие.

Папа говорил, что, когда был маленьким, его дразнили очкариком. Он из-за этого даже дрался – снимет очки, чтоб не разбились, и вперёд – хотя бы и один против троих. Уж такая злость его одолевала, оттого что ему напоминали все подряд, что он в очках.

Я спрашивала:

– Ну, да, в очках. А ты что, сам не знал?

И папа отвечал, что мне его не понять. Я из другого поколения. Это, сказал, сейчас ты выбираешь оправу, думаешь – идёт тебе, не идёт. А тогда в любом случае считалось: не идёт. Многие дети, которым очки были нужны, вообще их не носили. Разве что если кто совсем плохо видел – как наш папа. И это тогда вроде как знак был для остальных: вот этого мальчика можно дразнить!

Костя говорит:

– Как будто сейчас не дразнят никого! Лёшку Юрова у нас ещё как донимали. Хотя он и без очков…

Папа теряется:

– Ну, я не знаю… Может, у Лёши Юрова есть какой-то другой знак, что его дразнить можно?

Сам папа, когда был мальчишкой, очень старался, чтобы на нём никакого знака не было.

Кто думал, что очки – это знак, что человека можно звать очкариком, тот убегал потом с разбитым носом. А вечером чьи-то родители к нашим бабушке с дедушкой жаловаться на папу приходили.

А теперь вдруг он сам обзывает космонавта очкариком.

Мама спрашивает:

– А сам ты тогда кто?

А папа говорит:

– Я же из-за очков космонавтом не стал!

Костя даже привстал со стула.

– Кто, ты – космонавтом?

А уж как сама я удивилась…

Папа у себя в институте семенами занимается. Сидит в лаборатории, думает, как сделать, чтобы на них морозы не влияли и разные вредители. У папы с мамой лаборатории в институте – по соседству. Папа ещё нам рассказывал, сколько растений раньше в наших местах не росло. А потом люди научились их выращивать.

Можно было подумать, что он всегда мечтал работать с семенами. А он, выходит, мечтал в космосе летать?

Никогда он нам такого не говорил. А в его детстве, оказывается, многие ребята хотели стать космонавтами. И взрослые твердили им, что они станут – если постараются как следует.

Папа говорит:

– Нам объясняли, что у космонавта должно быть идеальное здоровье, абсолютно. Что надо, например, всё время закаляться, а ещё тренировать вестибулярный аппарат…

Я не поняла:

– Что тренировать?

Папа отвечает:

– Чувство равновесия. И мы с ребятами крутились на карусели во дворе, как в центрифуге, до того, что верх и низ отличить не могли. То ли падаешь на землю, то ли взлетаешь – как бы очки не слетели, не разбились. Они у меня на резиночке держались. А после мне друг принёс газету, так в ней один парень вопрос задал: мол, у меня близорукость, минус пять, – а я хочу стать космонавтом…

– И что ему ответили? – спрашиваю.

Папа машет рукой.

– Ответили – не огорчайся, есть много других профессий… А у меня зрение-то было уже минус шесть с половиной… – Папа вздыхает: – Я сразу не сдался. Спрашивал направо и налево у взрослых – ждал, кто бы меня обнадёжил. Мол, ерунда – про зрение. В очках-то всё видно. А они мне в один голос: какой из тебя, Сашка, космонавт!

Папа с тоской смотрит в монитор, как толстенький человечек в очках, кружась, как жук, тянет за собой какие-то провода.

Тут мама спрашивает:

– Что ж ты мне никогда не рассказывал, что хотел стать космонавтом?

А папа:

– Когда я с тобой познакомился, мне уже ясно было, что это для меня закрыто. Что зря говорить?

Мама почему-то губы поджимает – на секунду. Наверно, только я и замечаю. А потом лицо у неё становится таким же, как всегда.

– Очки – это что! – изрекает Костя невпопад. – Знаешь, пап, у них там на станции вообще один лысый есть!

Папа в раздумье запускает пальцы в свои кудри. Такие же, как у Кости. Или – у Кости как у папы. Если бы папа с Костей, не подстригшись, полетели в космос, кудри у них тоже бы стояли-колыхались. Не хуже, чем у того, который своего друга буксировал по воздуху.

– Про лысину нам в детстве ничего не говорили, – вздыхает папа. – А вот если бы я знал, что когда-нибудь и очки не будут помехой…

Мама утешает его:

– Может, там какие-то специальные очки?

Мы все вглядываемся в монитор. Как будто можно разглядеть, что там за линзы – в очках. Куда там…

Мама говорит:

– Мне кажется, это не космонавт – учёный. Смотрите, какой он неспортивный. Видно, прилетел к ним опыты ставить, ненадолго…

Я думала, папа скажет: «И я бы постарался таким учёным стать».

А что? Папа ведь и так почти учёный. Научный сотрудник. А знал бы, что человечек в очках полетит, так, может, не спал бы и не ел, а только бы учился дальше, чтобы тоже летать, вместе с этим человечком. Профессором стал бы каких-нибудь наук. И мы с мамой и Костей смотрели бы сейчас на него с Земли.