Сицилиец - Марио Пьюзо

— Отец Беньямино просил взять его, но я сказал, что ты не хочешь, — произнес, обращаясь к ней, Андолини.

Мария Ломбарде подняла голову, и Майкл изумился той гамме чувств, которые отразились на ее лице.

— О, у отца Беньямино доброе сердце, это уж точно, — сказала она. — И с этим своим сердцем он, как чума, несет смерть всей деревне. Он передает тайны исповеди своему братцу, он предает души, якшаясь с дьяволом.

Отец Гильяно сказал со спокойной рассудительностью, словно пытаясь угомонить сумасшедшую:

— Дон Кроче наш друг. Он вызволил нас из тюрьмы.

Мать Гильяно взорвалась:

— А, дон Кроче, «Добрая душа», он всегда, конечно, такой добрый! Но я тебе скажу: дон Кроче — змея. Они с нашим сыном вместе собирались править Сицилией, но теперь Тури прячется в одиночку в горах, а «Добрая душа» разгуливает по Палермо со своими шлюхами. Дону Кроче стоит лишь свистнуть, и Рим будет лизать ему пятки. А ведь он совершил куда больше преступлений, чем Тури. Он — само зло, а наш сын — добрый.

Отец Гильяно сказал, теряя терпение:

— Как я понимаю, наш гость через несколько часов должен отправляться в путь, и ему следует поесть, перед тем как нам разговаривать.

Мать Гильяно сразу переменилась:

— Бедняжка, ты целый день добирался, чтобы встретиться с нами, а вынужден слушать побасенки дона Кроче и мою болтовню. Куда же ты направляешься?

— К утру мне нужно попасть в Трапани, — ответил Майкл. — Я побуду у друзей моего отца, пока ваш сын не приедет ко мне.

— Выпей стакан вина, — сказала мать Гильяно. — Затем пройдись по городу. Через час стол будет накрыт. А к тому времени приедут друзья Тури, и мы сможем разумно все обсудить.

Андолини стал по одну сторону Майкла, отец Гильяно — по другую, и они пошли по мощеным узким улицам Монтелепре; теперь, когда солнце скатилось с неба, камни казались черными. В неясном свете сумерек вокруг них двигались лишь фигуры карабинеров.

— Раньше это был оживленный городок, — сказал отец Гильяно. — Всегда, всегда очень бедный, как и вся Сицилия, полный горя, но живой. Сейчас же больше семисот наших жителей в тюрьме — арестованы за пособничество моему сыну. Они — невиновны, большинство, во всяком случае, но правительство арестовало их, чтобы напугать других, заставить доносить на моего Тури. В городе толкутся около двух тысяч карабинеров и не одна тысяча ловит Тури в горах. Вот почему люди больше не обедают на воздухе, их дети больше не играют на улице. Карабинеры такие трусы, что открывают огонь, если даже заяц перебежит дорогу. С наступлением темноты действует комендантский час, и, если какая-нибудь женщина в городе идет навестить соседку, ее задерживают, оскорбляют и унижают. Мужчин они волокут на пытки в свои подземелья в Палермо.

Стефан Андолини решил закурить сигару, и им пришлось остановиться. Затягиваясь, он сказал с улыбкой:

— Да, мы, сицилийцы, любим родные места, но Сицилия нас не любит.

Отец Гильяно передернул плечами.

— Дурак я был, что вернулся, — и озадаченно покачал головой. — Ну почему мой сын всегда суется в дела чужих, даже когда те вовсе не родственники? У него всегда были всякие великие идеи, он всегда говорил о справедливости. А настоящий сицилиец говорит о хлебе насущном.

Пока они шли по виа Белла, Майкл отметил, что город идеально построен для засад и партизанской войны. Улицы были настолько узки, что проехать мог лишь один автомобиль, а многие были годны лишь для небольших повозок и ослов, на которых сицилийцы до сих пор перевозят грузы. Буквально несколько человек могли отразить любое нападение, а затем скрыться в белых меловых горах, окружавших город.

Они спустились на центральную площадь. Андолини указал на маленькую церковь, возвышавшуюся на ней, и сказал:

— Вот здесь, в этой церкви, Тури прятался, когда полицейские первый раз пытались схватить его. С тех пор он стал чем-то вроде призрака.

Все трое уставились на церковную дверь, словно перед ними мог сейчас появиться Сальваторе Гильяно.

Солнце закатилось за горы, и они вернулись в дом как раз перед наступлением комендантского часа. Там их ждали двое незнакомцев.

Один из них — худой молодой человек с болезненно-бледной кожей и большими, черными, горячечными глазами. У него были щегольские усики и какая-то почти женственная миловидность, хотя он совсем не выглядел женоподобным. От него исходило ощущение гордой жестокости, которая появляется у человека, желающего командовать во что бы то ни стало.

Майкл был потрясен, когда выяснилось, что это — Гаспаре Пишотта. Пишотта — его чаще звали Аспану — был вторым человеком в отряде Тури Гильяно, его двоюродным братом и ближайшим другом. Если не считать Гильяно, его разыскивали больше всех, за его голову было назначено вознаграждение в пять миллионов лир.

Второй незнакомец также вызывал удивление, хотя и по иной причине. При первом взгляде на него Майкла передернуло. Человек был настолько мал, что походил на карлика, однако держался с большим достоинством, и Майкл тут же почувствовал: если он проявит свои эмоции, то смертельной обиды не миновать. На человечке был отлично сшитый серый костюм в полоску, широкий, очевидно, дорогой галстук серебристого цвета украшал его кремовую рубашку. Густые волосы карлика были почти совсем седые, хотя было ему, наверно, не больше пятидесяти. Он был элегантен. В той мере, в какой может выглядеть элегантно очень маленький человек. Лицо его с большим чувственным ртом было по-своему красиво.

Его представили как профессора Гектора Адониса.

Мария Ломбарде Гильяно накрыла на стол в кухне. Они ели у окна, выходящего на балкон, откуда виднелась красная полоска неба; ночная темнота скрывала окружающие горы. Майкл ел медленно, понимая, что все они наблюдают за ним, оценивают. Еда была простая, но добротная — спагетти с чернильного цвета соусом и тушеная зайчатина под острым соусом из томата и красного перца. Наконец Гаспаре Пишотта заговорил на местном сицилийском диалекте:

— Значит, ты сын Вито Корлеоне, который, говорят, даже выше нашего дона Кроче. И именно ты спасешь нашего Тури.

В голосе его звучала холодная насмешка, она вызывала желание дать отпор, если только посмеешь. Своей улыбкой он как бы ставил под вопрос мотив любого поступка, словно говоря: «Да, правда, ты делаешь хорошее дело, но какая тебе от этого польза?»

— Я выполняю приказ отца, — сказал Майкл. — Я должен ждать Гильяно в Трапани. Затем я отвезу его в Америку.

Пишотта произнес уже более серьезно:

— А когда Тури окажется в твоих руках, ты гарантируешь его безопасность? Сможешь защитить его от Рима?

Майкл знал, что мать Гильяно внимательно за ним наблюдает. Он сказал осторожно:

— Насколько человек может гарантировать что-либо от судьбы. Да, я уверен.

— А я нет, — резко сказал Пишотта. — Сегодня днем ты доверился дону Кроче. Рассказал ему о своем плане побега.