Будут неприятности - Галина Щербакова

Уходят в комнату направо.

НАТАША (восхищенно). Ай да Вилька! Очень эффектно. Мамуля! Теперь уж я точно лягу тут. Я буду беречь их любовь.

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА (устало). Идем и мы, Иван.

Уходят в комнату налево.

ЕВГЕНИЙ (раскручивается все сильнее, потом резко останавливается. Нинели). Пусть Наташка спит с нами. Отцу с матерью поговорить нужно.

НИНЕЛЬ. Пусть. (Наташе.) Забери у родителей раскладушку.

НАТАША (упрямо). Я лягу здесь.

НИНЕЛЬ. Слушай, малышка, сегодня всем и без тебя тошно. Марш за раскладушкой.

Наташа идет в комнату родителей.

ЕВГЕНИЙ. Все смешалось в доме Облонских.

НИНЕЛЬ. Ты тошнотворен.

ЕВГЕНИЙ. Нет, ты не Лючия Бозе. Ты старая дева. Старая дева по призванию. Женясь на тебе, я сознавал, что делаю ошибку, но не знал какую. Теперь я знаю. Я нарушал природу…

НИНЕЛЬ. Весь день у ковра комик Евгений Бирюков.

ЕВГЕНИЙ. А, между прочим, такой есть на самом деле.

НИНЕЛЬ. Мне ли этого не знать!

Входит Наташа с раскладушкой, подушкой и простынями.

НАТАША. Идемте, что ли…

Занавес.

Освещена комната справа. На разных кроватях друг против друга сидят Вилен и Клава.

ВИЛЕН (горячо, убеждая). Человек вправе изменить в своей жизни все. Даже день рождения. У тебя будет другой. Пусть он будет в апреле, когда расцветут абрикосы. Пусть 31 декабря, 1 мая. В любой день – выбери сама. А 5 августа не будет никогда. После четвертого будет сразу шестое. Ты мне веришь?

КЛАВА (деревянно прямая, застывшая, безжизненная). Так в жизни не бывает. То, что было, изменить нельзя. (Робко.) Я хочу пить. Только простой воды. Наташа все меня поила минеральной. Я никогда ее не пила. Такая гадость.

ВИЛЕН (с готовностью). Сейчас принесу. (Уходит.)

Клава одна. Сидит так же прямо. Потом тянется рукой к выключателю бра. Щелкает и вздрагивает от света. Прямо возле лампы чей-то портрет, в темноте его не было видно. Она тяжело встает, внимательно разглядывает фотографию. Возвращается Вилен. Он несет воду в громадной керамической пивной кружке.

ВИЛЕН. Эта кружка будет твоя. Мне две подарили на день рождения. (Достает из тумбочки вторую.) Одна была бесхозная. Стояла на серванте для интерьера, ну, в общем, для красоты. А теперь нас двое.

КЛАВА (показывает на фотографию). Кто это?

ВИЛЕН. Это Алена. Мы вместе учимся. Я в нее влюблен был. Хорошая девчонка.

КЛАВА. А когда был влюблен?

ВИЛЕН. Очень давно. До нашей эры.

КЛАВА. Я ведь серьезно.

ВИЛЕН. И я серьезно. До нашей с тобой эры.

КЛАВА. Почему ты ее разлюбил?

ВИЛЕН. Потому что не любил… Ты не думай о ней. У нас ничего не было.

КЛАВА. Родители твои переживают. И все равно приняли хорошо. Не выгнали.

ВИЛЕН (возмущенно). Ты что? Как это можно выгнать?

КЛАВА. Так и можно. (Просительно.) А когда мы пойдем ту комнату смотреть, о которой ты говорил?

ВИЛЕН (поспешно). Не волнуйся. Пойдем. Я завтра позвоню Борису.

КЛАВА. Позвони.

ВИЛЕН. Ты ложись. Спи. Все будет нормально. Ложись и верь, что завтра будет лучше, чем сегодня.

КЛАВА. Хорошие у тебя родители. Твоя мама меня даже поцеловала. Сестренка твоя столько мне разного наболтала. Хорошая девочка. (Удивленно.) Я ведь думала, что выгонят…

Затемнение.

Освещена комната Колпаковых-старших. Зинаида Николаевна некрасиво сидит на кровати. Иван Федорович ходит из угла в угол.

ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Вот такая история, мать. Вилька сыграл в благородство.

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. В идиота он сыграл.

ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Он все-таки комсомолец. Он, можно сказать, по уставу действовал.

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА (брезгливо, с отвращением). Перестань, дурак! При чем тут комсомолец? Сколько их там было? Я тебя уверяю, там и коммунисты были, но только наш кретин пошел впереди танцевать. (Распаляясь.) Нет, этой девке надо все объяснить! Я думала – любовь. Это б я поняла, уж мне поверь. Но спасать шлюх в 70-м году – это извини. В уставе такого не записано.

ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Ты потише все-таки. Зачем ты про нее так?

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Как – так? А ты отдели, дорогой, мух от котлет, как говорил один мой знакомый, и протри свои зенки. К какому-то шоферюге – знать его не знаю и знать не хочу, царство ему небесное – едет девка. Беременная к тому же. Ежели ты до десяти считать умеешь, так сообрази, чем она занималась в 10-м классе, да еще на экзаменах? Шофер, не будь дурак, бухается в какую-то прорубь, девица, естественно, в панике. И слушай меня, мой полковник, так ей и надо! Пусть бы помыкалась, потыкалась, может, потом бы поняла чего-то из жизни. Так нет же. Наш Виля вырос из-под земли, как в опере. Да его, негодяя, за это убить мало.

ИВАН ФЕДОРОВИЧ (перепуганно). Зина, ты что?!

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. То! Чтоб завтра ее ноги тут не было. А сына твоего, болвана, я поведу к психиатру. Я ему все расскажу, и он мне выдаст любую справку. Нормальные люди так не поступают.

ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Зина, ты охолонь. Грешно. Могут ведь и неприятности быть. У них ведь все по закону.

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА (насмешливо, с издевкой). А ты уже испугался, храбрец? Ничего, успокоишься. А насчет греха – прочтешь три бесплатные лекции в ЖЭКе и снимешь его с души. Мало трех – клумбу разбей на месте сорника. Очень очищает душу. А девицу из дома вон. Это я тебе говорю. Ты ведь меня знаешь, Федорович!

Занавес.

Утро. Но в доме еще спят. В холле ходит без дела бабушка. Подходит к каждой из дверей, прислушивается.

БАБУШКА. Тут никто не спит. Все по комнатам. А кто где – я, дура старая, не знаю. Чего-то меня наливка вчера сморила. Девка, конечно, неказистая. Пятно у нее на лбу, как у беременной. Это уж они поторопились. А может, мне показалось. Алена, конечно, виднее. А с другой стороны, если выбирать для жизни, так Клава вроде и лучше. Вот Вилька институт кончит, поедет по распределению. Что, Алена за ним тронется? Ни за что! Вцепится она с матерью в парня и тут где-нибудь пристроит. А он ведь не пробивной, он ведь не Женечка… А Клава поедет куда хочешь. Так что – что хуже, а что лучше, сам черт не знает. Господи! Прости мою душу грешную.