Рыцарь золотого веера - Алан Савадж

миру с помощью вот этих вот пальцев. — Он положил ладони на стол.

Тимоти Шоттен взял с подноса кружку пива и поднял её.

— Ваше здоровье, мастер Марло. Мы выпьем за ваше здоровье и уходим. Нам пора.

— Я вам не нравлюсь, мастер Шоттен?

— Нет, мастер Марло, вы мне не нравитесь. А если вам вздумается схватиться за свою шпагу, имейте в виду, что вот эта кружка прежде разобьётся о вашу голову.

Смех Марло был так же женствен, как и его хихиканье.

— Какое насилие, сэр! От вас так и веет насилием, как от дикого зверя. Прошу вас, сэр, поймите мои слова правильно. Я восхищаюсь насилием, хотя сам я — самое робкое из живущих на свете созданий. Ах, сэр, я люблю насилие. Я как-то написал пьесу и сам в ней играл. Темой её… Впрочем, это не имеет значения. Я не хочу напрашиваться на похвалы. — Он вздохнул и отхлебнул из своего стакана. — Но я пишу о насилии, господа. Так что, прошу вас, не уходите. Вы тоже, Уилл. — Левой рукой он потянулся через стол и похлопал Уилла по плечу.

Том Адамс фыркнул.

— Здесь вам ловить нечего, — сказал он. — Уилл — самый рассудительный из всех людей. Если, конечно, его не задевать.

— В таком случае я должен обращаться с ним с особой осторожностью. Но, мастер Шоттен, вы рассказывали об огромных волнах — длиннее корабля, выше дома… Это случилось не в Ла-Манше, даю голову на отсечение.

— У южной оконечности Африки, — пояснил Уилл. — У мыса, который называют Горн. Тим плавал там с капитаном Кэндишем.

— По этому поводу надо выпить ещё, господа. Эй, хозяин, у моих друзей пересохло в горле! Кэндиш… Знавал я этого человека. И было это до того, как он снискал славу и богатство, когда он перебивался с хлеба на воду. Расскажите мне, мастер Шоттен, — это правда, что вы вернулись из плавания с парусом, сшитым из золочёной ткани?

— Мы плыли под парусом из камчатного полотна, мастер Марло. Потому что, когда наш последний парус сгнил, на борту не осталось менее ценного материала. А позолочено оно было прилично. Корабль назывался «Великая Святая Анна», ноябрь 1587 года. Да, лакомый кусочек отхватили мы тогда — самое богатое из всех захваченных когда-либо судов.

— Но это был только один из многих кораблей, — заметил Уилл.

— Девятнадцать. Девятнадцать их было, Уилл. В Великом океане они плавают без оглядки, так они уверены в своей безопасности. Это было так, словно старый лис очутился вдруг посреди стада слепых гусей.

— Как романтично, — прошептал Марло, поражённый представшей перед его внутренним взором картиной. — Само название уже волнует кровь — «Великая Святая Анна». Гружённая золотом, драгоценными камнями, дорогой одеждой… Откуда она шла?

— Из Манилы, мастер Марло. Есть такой город на Филиппинах — архипелаге у юго-восточного побережья Азии. Испания считает их своей территорией. Их корабли идут оттуда, гружённые под завязку всеми богатствами островов пряностей, пересекают океан, предпочитая этот долгий путь риску у мыса Горн и опасаясь индийских пиратов. Они разгружаются в Акапулько, что в Новой Испании. Оттуда грузы переправляют мулами в Хомре-де-Диос, а оттуда снова морем до Гаваны и, наконец, в Испанию. Как только они достигают Акапулько, считайте, что вы до них уже не доберётесь. В Хомре-де-Диос они собирают военный отряд для охраны, а в Гаване вливаются в состав большого флота. Но в Южном море, Уилл… Там они плывут сами по себе и становятся лёгкой добычей. «Святая Анна» уже находилась в виду берега — она отклонилась всего-то на несколько миль от курса и теперь улепётывала изо всех сил. Это было легче, чем подобрать с земли перезревшее яблоко.

— А были на борту женщины, мастер Шоттен? Скажите же мне, что на борту были женщины! — Марло подался вперёд, глаза его сверкали.

— Были, мастер Марло, были.

— Наверное, они были прекрасны? — требовал Марло. — И вы их тоже захватили? И, наверное, позабавились? Простите, друзья, у меня чересчур романтическое воображение.

— Может быть, сэр, может быть, их и надо было захватить и позабавиться, но только в другой раз. Посудите сами, сэр, возможно ли это, когда люди только что пересекли Великий океан? Семь недель в открытом море, цинга уже разбушевалась. Почему, вы думаете, «Святая Анна» стала лёгкой добычей? Мужчины на её борту едва могли поднять шпагу.

— И всё же вам самим предстояло проделать этот же путь, — сказал Уилл.

— Это решение принять было не так уж трудно. Лучше цинга, чем тебя расстреляют береговые батареи. Все побережье вооружилось и только ждало момента, когда мы повернём обратно в Атлантику. Говорили даже, что в самом проливе нас ждут военные корабли.

— И вы решили пересечь Южное море, — прошептал Марло. — Что за дьяволы вы, мореходы. Вперёд и вперёд по могучим волнам, до Китая и Кипангу…

— Нет, сэр, — возразил Шоттен. — К Филиппинам и Яве, а оттуда к мысу Доброй Надежды.

— Не в Китай? И вас не соблазнила возможность наведаться к великому хану?

— Нас соблазняла надежда вернуться домой, пока мы не отдали концы, мастер Марло.

— И всё-таки быть так близко… Неужели у вас на борту не было никого, кто бы читал Марко Поло? Я не спрашиваю о вашем капитане. Том Кэндиш не читал ничего, кроме неоплаченных счётов. Но кто-то же должен был…

— Я читал о путешествиях Марко Поло, — отозвался Уилл.

— Вы, сэр? — удивился Марло.

— О, он не такой простой моряк, каким кажется, — улыбнулся Том.

— О, сэр, я и не думал, что ваш брат — простой моряк, — запротестовал Марло. — Увы, мастер Уилл, вас не было на борту, вот в чём беда. Ах, Китай, Китай! Сказочный Пекин… Великий хан… Узкоглазые женщины… Зенократа, которая прекрасней любви самого Юпитера, ярче серебра Родопов, белее снегов на скифских холмах… Извините, это строки из моей пьесы. Я не говорил вам, что недавно сочинил пьесу? В ней говорится о Тамерлане. Вы слыхали о Тамерлане?

— Монгольский завоеватель четырнадцатого века, — откликнулся Уилл.

— Сэр, вы слишком хороши для своей профессии. И в то же время хороши недостаточно. Монгольский завоеватель, говорите? Да это дьявол в человеческом образе! Они называют Аттилу бичом Божьим, но это имя гораздо больше подходит Тамерлану. Я использовал его в своей пьесе. Он был хромым, между прочим. Благородного рождения, но далёкий от власти. И всё же завоевание было у него в крови. Центральная Азия, Персия, Турция, даже Индия — трудно даже поверить в это. Европа лежала перед ним за пятьдесят лет до того, как пушка впервые ударила со стен Константинополя. Но он