Дрожь - Мэгги Стивотер

Она была слишком близко.

Я не мог удержаться.

Всю следующую неделю я витала в облаках, на уроках была невнимательна и почти ничего не записывала. Я могла думать лишь об ощущении колючей волчьей шерсти под моими ладонями и о белоснежной оскаленной волчьей пасти у меня под окном. Однако когда перед уроком по основам безопасности миссис Румински завела в класс полицейского, я очнулась от своих грез.

Она оставила его одного перед классом; мне подумалось, что это довольно жестоко с ее стороны, поскольку шел седьмой урок и большинству отчаянно хотелось домой. Очевидно, она решила, что с горсткой старшеклассников блюститель порядка точно справится. Вот только преступника хотя бы можно пристрелить, в отличие от целого класса юнцов, у которых не закрываются рты.

— Привет, — произнес полицейский.

Он оказался совсем молоденьким, хоть и был весь обвешан кобурами, баллончиками со слезоточивым газом и прочим разнообразным вооружением, очевидно, для придания облику солидности. Он покосился на миссис Румински, которая молчаливо возвышалась на пороге класса, и провел пальцем по сверкающему жетону с именем на груди. «Уильям Кениг». Миссис Румински упомянула, что он выпускник нашей замечательной школы, но ни его имя, ни лицо ни о чем мне не говорили.

— Моя фамилия Кениг, я из полиции. Ваша учительница, миссис Румински, на прошлой неделе попросила меня прийти к ней на урок.

Я покосилась на Оливию, которая сидела за одной партой со мной, чтобы выяснить, что она об этом думает. Оливия, как обычно, была сама аккуратность, воплощенная отличница. Ее темные волосы были заплетены в идеальную французскую косу, строгая блузка безукоризненно отутюжена. Из речей Оливии никогда нельзя было узнать истинные ее мысли. Чтобы догадаться о них, нужно было заглянуть ей в глаза.

— А он симпатичный, — шепнула Оливия. — Люблю бритых. Думаешь, мама называет его Уиллом?

Я пока что не научилась реагировать на интерес к противоположному полу, который Оливия начала проявлять совсем недавно, зато не скрываясь, поэтому просто закатила глаза. Он был симпатичный, но не в моем вкусе. Наверное, я пока и сама толком не понимала, какой он, мой вкус.

— Я поступил на службу в полицию сразу же после школы, — продолжал между тем Уилл. Он произнес это очень серьезно, в духе «служить и защищать». — Это именно то дело, которым я всегда хотел заниматься и которое считаю своим призванием.

— Оно и видно, — шепнула я Оливии.

По-моему, его мама все-таки не называла его Уиллом. Уильям Кениг покосился на нас и положил ладонь на рукоять пистолета. Наверное, это была просто дань привычке, но выглядел его жест так, как будто он раздумывает, не пристрелить ли нас за шушуканье. Оливия нырнула под парту, несколько девчонок захихикали.

— Это прекрасная возможность сделать карьеру, к тому же одна из немногих, не требующих обучения в колледже, — продолжал он. — Никто из вас... э-э... не задумывался о том, чтобы поступить на службу в полицию?

Это «э-э» его и сгубило. Если бы он не заколебался, думаю, наш класс удержался бы в рамках приличий.

Чья-то рука взметнулась вверх. Элизабет, одна из тех, кто до сих пор ходил в черном после гибели Джека, спросила:

— А правда, что тело Джека Калпепера похитили из морга?

В классе немедленно зашушукались, и вид у Кенига стал такой, как будто у него и в самом деле появилась веская причина пристрелить дерзкую девчонку.

— Я не имею права разглашать обстоятельства дела, расследование которого еще не завершено.

— Значит, идет расследование? — послышался откуда-то с передних рядов мальчишеский голос.

— Моя мама слышала об этом от диспетчера, — перебила его Элизабет. — Это правда? Зачем кому-то похищать тело?

Версии посыпались одна за другой.

— Для отвода глаз. Прикрыть самоубийство.

— Для контрабанды наркотиков!

— Для медицинских экспериментов!

Кто-то из парней предположил:

— Я слышал, у родителей Джека в доме стоит чучело белого медведя. Может, они решили из Джека тоже сделать чучело.

Остряк немедленно схлопотал подзатыльник: злословить о Джеке и его родных было еще неприлично.

Кениг ошеломленно воззрился на миссис Румински, которая все это время стояла в дверях. Она с серьезным выражением посмотрела на него, потом рявкнула на нас:

— А ну тихо!

Мы притихли.

— Так его тело действительно похищено? — спросила она у Кенига.

— Я не имею права разглашать обстоятельства дела, расследование которого еще не завершено, — повторил он, однако на сей раз эта фраза прозвучала совсем беспомощно, скорее с вопросительной, нежели с утвердительной интонацией.

— Офицер Кениг, — заявила миссис Румински. — Джека у нас все любили.

Это была неприкрытая ложь. Впрочем, гибель магическим образом обелила репутацию Джека. Видимо, все остальные смогли позабыть, как он впадал в бешенство на переменах, а иногда и прямо посреди урока. Но я ничего не забыла. В Мерси-Фоллз слухи распространяются быстро, а про Джека поговаривали, что взрывной характер достался ему в наследство от отца. Не знаю, конечно, но, по-моему, человек сам выбирает, каким быть, и неважно, какие у него родители.

— Мы до сих пор в трауре, — добавила миссис Румински, кивнув на полкласса в черном. — Расследование — не главное. Главное — дать всем тем, кто его любил, чувство завершенности.

— Бог ты мой, — шепнула мне Оливия.

Я покачала головой. С ума сойти.

Офицер Кениг скрестил руки на груди и сразу же стал похож на ершистого ребенка, которого заставляют что-то сделать.

— Это правда. Мы занимаемся этим делом. Я понимаю, когда кто-то гибнет в таком юном возрасте, — и это говорил человек, которому можно было самому дать от силы двадцать, — это очень сильно действует на его окружение, но я прошу всех с уважением отнестись к горю семьи и тайне следствия.

Он явно был настроен непреклонно.

Элизабет снова вскинула руку.

— Как вы считаете, волки опасны? Вы получаете много жалоб на них? Моя мама говорит, что много.

Офицер Кениг снова взглянул на миссис Румински; впрочем, он, наверное, уже понял, что любопытство мучило ее ничуть не меньше, чем Элизабет.

— Я думаю, что волки не представляют угрозы для населения. Я — и все мои коллеги тоже — полагаем, что это был единичный инцидент.

— Но на нее тоже напали, — не унималась Элизабет.

Вот счастье-то. Я не видела, как Элизабет указывала на меня, но она определенно это сделала, поскольку все лица немедленно обернулись в мою сторону. Я закусила губу. Всеобщее внимание не досаждало мне, но каждый раз, когда кто-то вытаскивал на свет божий историю о том, как волки утащили меня с качелей, все немедленно вспоминали, что это может случиться с каждым. Мне не давал покоя вопрос, как скоро эти воспоминания побудят их начать охоту на волков.