Дети сумерек - Виталий Сертаков

Мягко ступая, Гризли подошёл к окну. Ему показалось, что в классе погас свет. Ничего страшного, рядовая подростковая шалость.

В конце концов, ему самому не так давно стукнуло тридцать пять, он ещё вполне способен вытащить из памяти свои собственные закидоны. Гризли намочил тряпку. Через минуту доска сияла, вернув себе цвет слегка оплывшего чёрного шоколада.

Приколы его детства. Да, они кидались из мужского туалета презервативами, наполненными водой. Ещё они подсовывали в портфели девчонкам дохлых мышек и живых жаб. Ещё они курили в подъезде, иногда отваживались хором зажать Светку в узком гардеробе. И кажется, Светке нравилось. Тогда это был максимум распущенности. Ещё, кажется, подвешивали зеркальце над окошком женской раздевалки в спортзале, но так в это зеркальце ничего интересного и не увидели.

Он нагнулся за упавшей тряпкой, и внезапно, резко обернулся, едва не упав. Показалось, что позади мелькнула тень. Нет, снова показалось. Только истёртые подошвами ступени, ножки столов, обрывки бумаги, куски жевательной резинки и рассыпавшиеся сухарики.

Нервы никуда не годятся.

Потому что с ним не просто пошутили. Здесь нечто другое. Это не шутка, потому что… потому что надпись видел весь класс. Они всё это видели, а намалевал кто-то в последний момент, когда уже собирались к выходу. Гризли вспомнил испуганные короткие взгляды Нины и Валдиса, брошенные ему за спину.

Они видели и хотели сказать. Они видели человека, который под шумок это написал. Но не посмели выдать.

Кого они боялись?

Гризли скользнул взглядом по чистой доске. В шоколадной глубине неясной тенью шевельнулся остролицый лысеющий мужчина в галстуке и белой рубашке. Чем-то неуловимо похожий на мелкое хищное млекопитающее.

Хорёк. Кому понравится такое сравнение? Вот Гризли — это совсем другое, пусть не всегда искренне, но не обидно.

Гризли нащупал позади себя стул. Он осторожно провёл ладонью по темечку, там, где начиналась лысина. Если быть до конца честным, то уже не начиналась, а вытеснила половину жалких кудряшек. Под каблуком что-то хрустнуло. Гризли рассеяно опустил взгляд.

Попкорн. Поганая кукуруза повсюду, целая горка этой гадости, и прямо под кафедрой. Рокси права, мир свихнулся от искусственной жратвы. Как раз на прошлой неделе она читала доклад об экструдированных продуктах в Торгово-промышленной палате. Рокси умная, она не стоит на месте, она развивается. Она всегда права в их семье. В их бывшей семье.

Попкорн под кафедрой. Внезапно до него дошёл смысл происходящего. Он слишком много думал о своей жене. Пожалуй, о своей уже бывшей жене. Если они ещё не в разводе, то это, чёрт подери, ненадолго. Необходимо привыкнуть к мысли, что она ушла навсегда. Ведь Рокси никогда не бросает слов на ветер. Некоторые грани её характера походят на необработанный гранит. Такая же исключительно твёрдая, шершавая, царапающая поверхность. А он слишком долго, слишком упорно прижимался щекой к этому ледяному граниту и закрывал глаза, пытаясь обмануться. В результате он проглядел что-то важное…

Кто из выпускного «С» мог его так ненавидеть?

Так не шутят. Они могли бы нарисовать какую-нибудь пошлость, гениталии, могли бы нарисовать карикатуру на него, но…

Откуда столько злобы?

Гризли внезапно ощутил себя пловцом, отчаянно стремящимся к свету с большой глубины. Ещё пару судорожных рывков, и пространство обретёт резкость, муть расступится, и он сможет понять… Для начала он вспомнил, что сегодня в этом классе у него был последний урок, можно идти домой.

Можно идти в пустой дом. Там полно её вещей, там ещё безумно долго будут витать запахи её парфюма, цветастые занозы её тряпочек будут втыкаться ему в роговицу… И даже потом, спустя полгода, случайно заглянув за стиральную машину, он натолкнётся на её потерявшиеся когда-то ажурные танги, он присядет тут же, на влажный кафель, борясь с желанием искупать лицо в усталых отголосках её пота…

За кафедрой, слева от доски, располагалась узкая дверца, за которой начинался проход в кладовую. Во время занятий кладовая не запиралась, потому что учителю физики могли потребоваться наглядные пособия или приборы для проведения лабораторных работ. Помимо оборудования, полок с держателями, манометрами, змеевиками, горелками в кладовке располагался столик, шкафчик и раковина умывальника. Очевидно, утверждённые кем-то правила безопасности подразумевали для преподавателей физики обязательное омовение рук.

Гризли толкнул дверцу плечом. Стараясь не перемазать выключатель испачканными мелом пальцами, ребром ладони включил свет. В первый миг ему показалось, что в помещении стоит неприятный кислый запах, но потом он принюхался и перестал обращать внимание. Узкие полки заблистали металлическими поверхностями ёмкостей, пружинок, шариков, подвешенных на нитях. С потолка на крюке свисала объёмная модель ДНК. Подмигивали тёмными глазками вольтметры. Гризли достал с полочки мыло, пустил воду и ненадолго замер, разглядывая себя в зеркале над раковиной.

Ещё даст фору многим сверстникам. И вовсе он не похож на хорька. Да, плечи могли бы развиться пошире, да, узкие скулы и редеющие пшеничные кудряшки. Но не лысый! Впрочем, женщины никогда не шарахались, кое-кто находил его даже привлекательным. Да, да, не такой уж он никчёмный человек, и вовсе не хорёк… Впрочем, Рокси тоже его так обзывала, но он не обижался. Что неприятно, так это еле заметная хромота, из-за которой в своё время в семье и зашла речь о карьере педагога.

Карьера педагога! В самом сочетании несочетаемых слов заложен величайший абсурд, нелепее не выразиться. Но ещё нелепее то, что уже на практике, во время четвёртого семестра, угодив в шестой, орущий, безумный класс, Гризли почувствовал — это его. Другие студенты тушевались, робели, едва заслышав вопли и визги малолетних дикарей, забывали план занятия, а Гризли толпа учеников возбуждала. В хорошем смысле слова. Кто-то из коллег, наблюдавших его за работой, отвесил неуклюжий комплимент, что, мол, у тебя, парень, даже ноздри раздуваются, как у хищника, почуявшего кровь! Ему говорили, что даже походка у него меняется, становится мягко-вкрадчивой…

Да, они были правы. Уже позабылись давнишние неловкие ляпсусы, но, входя в знакомую, почти родную аудиторию, Гризли, как и прежде, купался в пьянящем чувстве, схожем с религиозной одержимостью. Он словно бросался с прогретых солнцем мостков в чашу перевёрнутого неба, где каждая минута означала борьбу за внимание к себе, борьбу за их интерес…

Чем это так разит? Гризли снова принюхался, даже приподнял поочерёдно оба ботинка, рассматривая подошвы.

Сегодня они потеряли интерес? Или это случилось раньше, а он, задавленный семейными переживаниями, упустил момент, когда порвалась нить доверия? Наплевать, если они просто не поняли материал. Наплевать, если накупили билетов в кино и от предвкушения совместного дуракаваляния расслабились слегка. Гризли знал, что каждую неделю, а то и дважды в неделю, парни этого класса скидывались и покупали билеты в «Парадизо». После уроков они собирались компанией, некоторые отпускали персональных водителей, приставленных отцами, и гурьбой отправлялись к сиянию кошмаров. Большая редкость — такой дружный класс, восхищался завуч Каспар, наблюдая в окно, как мальчики галантно помогают девочкам нести сумки. Да, конечно, дружный класс…