Армен - Севак Арамазд

— Нет-нет, — невольно стал оправдываться Армен и в темноте улыбнулся. — Я просто задумался…

— Не думай, все будет хорошо, — поднимаясь по ступенькам, сказала Сара. — Сейчас я уже знаю здесь всех влиятельных людей, мы обязательно найдем тебе какую-нибудь работу… Ну, ты, наверное, мастер… — толкнув дверь, добавила она, как показалось Армену, с едва уловимой лукавой насмешливостью в голосе. — Я скажу Скорпу, он поможет. Скорп — архитектор Китака, бог и царь нашего города, все дела проходят через его руки, мне он не откажет, — с таинственной улыбкой заверила Сара. — Иди в гостиную, чувствуй себя как дома…

Сара включила свет. Армен удивился: коридор был такой узкий, что двоим не разминуться. На низком грязном потолке и по углам темнела паутина, а в старом, подгнившем полу зияли щели. В доме стоял устойчивый влажночесночный запах, к которому примешивался приторносладкий аромат женских духов.

— Да, а где же твой испорченный замок?.. — смутившись, спохватился Армен и так поспешно повернулся к двери, точно собирался сбежать.

На затворе двери висел тяжелый грубый металлический замок, в котором торчал такой же грубый ключ. Замок был старый и ржавый, и не верилось, что им когда-то пользовались.

— У тебя есть постное масло? — спросил Армен. — Принеси, попробую что-то сделать…

— Оставь, это не к спеху, — мягко сказала Сара. — Потом попробуешь, давай сперва перекусим. У меня в глазах темно от голода…

Она взяла сумки, вошла в гостиную и скрылась за какой-то занавеской.

— Представляешь, за весь день у меня не было ни одной свободной минуты, чтобы что-то бросить в рот, — объяснила она оттуда.

Армен прошел к противоположной стороне стола и сел на самодельный стул без спинки. Гостиная, служившая, по-видимому, одновременно и столовой, и спальней, представляла собой небольшую продолговатую комнату с побеленными известью стенами и была разделена на две части свисавшей до пола розовой занавеской. Напротив стояла скромная незастеленная деревянная кровать. В комнате была еще высокая и тоже грубо сколоченная тахта, покрытая выцветшей, похожей на войлок тканью, а рядом — широкий и низкий комод, на котором бойко стучали старые металлические часы, показывавшие ровно полночь. Над тахтой, примерно по центру стены висела взятая в рамку фотография пожилого человека с густой и длинной бородой; может быть, отца Сары, хотя никакого сходства между ними Армен не уловил…

Опершись локтями о стол, Армен зевнул, вскинув голову, и внезапно его охватила такая глубокая печаль, что даже сердце заныло. Все показалось ему бессмысленным и нереальным: сам он — как бы мужчина, Сара — как бы женщина, лачуга — как бы дом, свет — как бы освещение, стол — как бы мебель… Все это иллюзия, ночной мираж, их в действительности нет… Армен криво улыбнулся, и взгляд его остановился на стоявшем чуть боком к нему зеркале, в котором отражалось детское лицо. Он удивился тому, что только теперь заметил зеркало и, повернув голову, обнаружил маленькую фотографию, с которой на него смотрел мальчик лет десяти-двенадцати с грустным и, как показалось Армену, отмеченным печатью близкой смерти личиком. Очевидно, это и был больной сын Сары Миша с ангельски кроткими чертами и по-взрослому сосредоточенным взглядом. На миг Армен представил себе его лежащим в одиночестве в полумраке больничной палаты, и ему подумалось, что, в сущности, мальчик уже мертв и он присутствует сейчас на его поминках…

— Извини, я немного замешкалась… — услышал он делано бодрый голос Сары.

Зажав под мышкой графин с вином и держа в руках тарелки с закуской, она вышла из-за занавески и плавно приблизилась к столу. Она успела переодеться: на ней было короткое домашнее платье, легкое и широкое; иногда распахиваясь, оно подчеркивало несомненные достоинства ее фигуры. Ставя кувшин на стол, она наклонилась, и взгляд Армена невольно упал на ее обнаженные груди в разрезе платья; они были так близко, что ему показалось, будто он чувствует их трепет и аромат. И на какое-то мгновение он погрузился в ту глубокую и замкнутую тишину, которая обволакивала его на краю полного теней ущелья у родного села, когда он трогал ладонью извилистые морщины горячих скал, склонившихся над бездной. Он беспокойно шевельнулся, и Сара уловила смысл этого движения: губы ее тронула лукавая улыбка… И Армен почувствовал в груди неожиданную щемящую боль: ему показалось, что он изменяет неизвестному, но бесконечно любимому и родному человеку. Потупив глаза, исполненный отвращения к самому себе, он сморщил лоб и еще ниже наклонил голову к столу.

— Если хочешь спать, поднимись на чердак, крепко прижми к себе солому и спи… — с едкой усмешкой сказала Сара, сев на кровать. — Может быть, нальешь нам вина, молодой человек?..

Армен встрепенулся и, встретив коварно-испытующий взгляд Сары, смутился. Наполняя бокалы, он пролил каплю на скатерть, и вино, похожее на кровь, тут же впиталось в белую ткань. Это невольно напомнило Армену то, что произошло с ним в лесном селе…

— Ешь, я знаю, что ты голоден, — с неожиданной нежностью сказала Сара и, не ожидая ответа, сама накинулась на еду.

Армен взял кусочек хлеба с сыром и стал медленно жевать, глядя на движения Сары, в которых была какая-то лихорадочная поспешность.

Пока они ужинали, Армен рассказал ей о затерянном в лесу селе, об убитом малыше, о старушке на обочине дороги, продававшей пирожки, похожие на шарики из теста. При этом он искусно обошел происшедший с ним случай. Сара слушала, опустив голову и ни разу на него не взглянув.

— Гм, интересно… — вытирая губы, безразличным тоном сказала она, и лицо ее чуточку омрачилось. — Выпьем за наше знакомство… — Она подняла свой бокал и придвинулась ближе к нему; от этого движения подол ее платья чуть приподнялся, обнажив полные соблазнительные бедра.

Вино было густое и терпкое. Из чувства самолюбия Армен выпил до дна и ощутил такую слабость и усталость, что комната медленно поплыла у него перед глазами. Как сквозь густой туман он увидел Сару: наклонив голову, точно к чему-то готовясь, она водила по скатерти кончиком кухонного ножа. Армен улыбнулся: эта женщина принадлежит ему, она сидит здесь ради него, она существует для него…

— Армен, ты в жизни много книг прочитал? — вдруг спросила Сара, опершись локтями на стол. Голос ее прозвучал непривычно грустно и озабоченно.

— Почему ты спрашиваешь? — удивился Армен. Усталость его как рукой сняло.

— Ну… знаешь, мне кажется, что болезнь у Миши… как бы это сказать… не телесная, а душевная… Мне это подсказывает мой материнский инстинкт… Понимаешь, Миша с малых лет был неразговорчивым ребенком. Не любил ни играть, ни читать. Его ничто не интересовало. Всегда садился на вторую ступеньку нашей лестницы — почему именно на вторую, не могу объяснить, — садился и смотрел в одну точку. Что он видел перед собой и о чем думал, никто не знал, и он никому не говорил. Я решила, что это у него такой характер… ну, ребенок уж таким уродился, что тут поделаешь. Ко мне тоже был безразличен, даже больше — смотрел почти враждебно. Не давал себя обнять, приласкать, всегда отталкивал меня, будто я ему не мать, а чужая, посторонняя женщина. Единственный, кого Миша любил, — вот это ничтожество… — Сара с ненавистью показала на висящую на стене фотографию бородатого человека. — Этот грязный развратник!..