Дочь Империи - Раймонд Фейст

Когда носилки были подняты на плечи рабов, Мара позволила себе облегченно вздохнуть. Правда, она предпочла бы занавески паланкина из менее прозрачной ткани: было трудно выносить взгляды крестьян и мастеровых, попадавшихся на пути в этот ранний час. Сидя наверху тележек с овощами или стоя позади прилавков с разложенными товарами, они с любопытством рассматривали знатную госпожу, проплывающую мимо них в паланкине, и ее свиту. Приходилось все время помнить о необходимости сохранять подобающую осанку, и это оказалось ужасно утомительным делом. Улицы быстро заполнялись толпой, и продвигаться в толчее становилось все труднее. Мара погрузилась в размышления; со стороны она казалась собранной и внимательной ко всему вокруг, на самом же деле просто не замечала развертывающейся перед ней городской панорамы, которая обычно вызывала в ней живой интерес.

Торговцы выставляли товары на балконы, расположенные над головами покупателей, и раздвигали загораживающие их ширмы. Когда продавец и покупатель кончали торговаться, оговоренная ими плата поднималась наверх в корзинке, а затем товары в той же корзинке опускались к покупателю. Блудницы, промышлявшие Своим делом с дозволения властей, еще отсыпались после бурной ночи, и потому ширмы на каждом пятом или шестом балконе пока оставались закрытыми.

Мара чуть улыбнулась, вспомнив, как она впервые увидела прелестниц из Круга Зыбкой Жизни. По заведенному обычаю, эти женщины выставляли на балконах самих себя: в одеяниях, нарочито оставленных в дразнящем беспорядке, они обмахивались веерами, отгоняя вечную городскую духоту.

Все женщины были красивы, их лица умело раскрашены, а прически казались великолепными, как у сказочных цариц. Их легкие одеяния, сшитые из самых дорогих тканей, украшала дивная вышивка. При этом зрелище шестилетняя Мара не могла сдержать восторга. Она громко объявила — к сведению всех, кто мог ее услышать, — что, когда вырастет, обязательно станет точно такой, как эти дамы на балконах. То был единственный раз в ее жизни, когда она увидела, что отец лишился дара речи. Лано дразнил ее, припоминая этот случай, до того самого утра, когда она отбыла в храм… Теперь его игривые насмешки уже никогда не будут вгонять ее в краску.

Почти доведенная до слез, Мара отогнала воспоминания. Она пыталась отвлечься, задержать внимание на чем-то, находящемся за пределами ее носилок. Бойкие разносчики на всех углах нахваливали всевозможные товары; попрошайки приставали к прохожим с горестными повестями о собственных несчастьях; жулики предлагали желающим древние диковинки, а купцы зазывали всех полюбоваться редкими шелками. Но ничто не могло облегчить душевную боль.

Наконец рынок остался позади; процессия вышла из города. За стенами Сулан-Ку простирались возделанные поля; они тянулись до синеватых гор на горизонте. Горы Кайамака были не такими крутыми и высокими, как великий хребет Высокой Стены на севере, но долины и здесь оставались достаточно дикими, чтобы в них находили укрытие бандиты и прочие отщепенцы.

Путь к поместью Мары пролегал через болото, которое упорно сопротивлялось любым попыткам его осушить. Рой насекомых облепил носильщиков, и они принялись было роптать потихоньку, но одно только слово Кейока заставило их замолчать.

Миновав рощицу деревьев нгагги под зеленовато-голубой сенью шатра, образованного их огромными нижними ветвями, путники вступили в более холмистую местность. Им пришлось пройти по множеству ярко раскрашенных мостов, наведенных над ручьями и речками, которые то и дело пересекали любую дорогу, проложенную человеком, и питали оставшееся позади болото. Затем показались врата молитвы — арка, раскрашенная столь же пестро, как и мосты, возведенная по приказу какого-то богача в знак признательности богам за их благодеяния. Проходя под аркой, каждый путешественник мысленно возносил благодарственную молитву и получал в ответ малую толику благоволения. И когда врата молитвы скрылись за поворотом дороги, Мара все еще размышляла о том, что в грядущие дни ей понадобится вся помощь, которую боги пожелают ей ниспослать, если Акоме суждено выжить.

* * *

Отряд Мары свернул с большого тракта на дорогу, ведущую к месту назначения. На тайзовых полях кормились птицы шетра, поедая насекомых и гусениц. Вид у стоящих птиц был довольно забавный: они напоминали ссутулившихся старичков. Поскольку стаи шетр на полях помогали вырастить хороший урожай, присутствие этих созданий, несмотря на их глупый вид, считалось счастливой приметой. Именно поэтому изображение птицы шетра помещалось в самом центре фамильного герба рода Акома. Мара не находила ничего смешного в знакомых очертаниях шетр, с их ногами-ходулями и непрерывно движущимися заостренными ушками; сейчас ей было особенно отрадно их увидеть, ибо и птицы, и работники на полях служили верным знаком, что она наконец достигла угодий Акомы.

Носильщики ускорили шаг. О, как хотелось бы Маре, чтобы они, наоборот, пошли помедленнее или свернули в сторону и отнесли ее куда угодно, в любое другое место! Но ее прибытие уже было замечено сборщиками хвороста, которые трудились в лесах между полями и лугом, примыкавшим к главной усадьбе. Некоторые что-то выкрикивали или приветственно взмахивали руками на ходу, пригнувшись под тяжестью вязанок, удерживаемых на спине ремнем, проходящим через лоб. Приветствия были искренними и горячими, и, несмотря на печальные обстоятельства ее возвращения, эти люди вправе были ожидать от новой хозяйки чего-то большего, нежели холодное высокомерие.

Мара выпрямилась; она улыбалась слабой улыбкой и кивала головой. Вокруг простирались ее владения; когда она видела их в последний раз, она полагала, что прощается с ними навсегда. Ограды, ухоженные поли, аккуратные хижины, в которых ютились работники, — все это оставалось неизменным. Впрочем, подумала Мара, ведь она и отсутствовала-то меньше года.

Носилки теперь продвигались по дороге через пастбища нидр. В полуденном воздухе слышались заунывные звуки многоголосого мычания и резкие окрики — «хат-хат-хат!» — пастухов, которые замахивались остроконечными посохами, направляя животных к небольшим загонам, где их полагалось осматривать и освобождать от паразитов. Мара разглядывала нидр, щиплющих траву; в лучах солнца их серые шкуры казались рыжеватыми. Некоторые задирали тупые морды, ненадолго потеряв из виду приземистых упитанных телят, как правило, те быстро возвращались на своих шести коротеньких ножках под защиту матерей. Для Мары это выглядело так, как будто ее спрашивают: когда же вернется Лано и снова будет разыгрывать свои безумные фокусы на спинах злобных племенных быков? Боль утраты терзала Мару тем сильнее, чем меньшее расстояние оставалось пройти до дома. Однако она сумела придать лицу подобающее спокойно-приветливое выражение, когда носильщики свернули на широкую аллею, ведущую к сердцу усадьбы.

Впереди раскинулся большой господский дом, построенный из брусьев и тонких. Как бумага, раздвижных перегородок. Путники вошли во двор усадьбы, и у Mapы перехватило дыхание. Посреди цветов акаси не было видно ни одной собаки. Обычно они лежали тут на солнцепеке, высунув языки и виляя хвостами, в ожидании появления властителя Акомы. В его отсутствие собак всегда держали в конуре; теперь им придется привыкнуть к постоянному отсутствию хозяина. И все таки дом, опустевший и ставший обителью горя, означал возможность побыть наедине с собой. Скоро Мара сможет удалиться от всех в священную рощу и дать наконец выход скорби, которая накапливалась в сердце семь утомительных дней.