Восток, Запад и секс. История опасных связей - Ричард Бернстайн

У моей подруги, которую я называл Малышка Ван,[2]имелись необходимые связи, и однажды вечером она появилась в Институте меньшинств в компании друзей. Все они были детьми правительственных или партийных чиновников и хорошо разбирались в устройстве китайской жизни. Конечно, их нельзя было назвать золотой молодежью, но они пользовались известными преимуществами, которые примерно поколением позже обернулись такими привилегиями, как, например, право строить недвижимость у пекинского Третьего дорожного кольца, где они же гоняли на своих джипах “Порш Кайен”, стоивших примерно по 160 тысяч долларов каждый. Но в ту пору, когда я познакомился с этими молодыми людьми, они лишь немногим отличались от большинства: они были более уверенными, более сведущими и чуть-чуть более циничными. Они научили меня опознавать по номерному знаку автомобили Бюро общественной безопасности, рассказали, как найти закрытые магазины, где китайцам, имеющим особый доступ, продают иностранные фильмы и книги. Они читали выпускавшийся для чиновников и недоступный простому народу “Новостной справочник” – обзор событий за рубежом.

После того субботнего вечера, когда я встретил Малышку Ван в компании друзей, я увидел ее там же в следующую субботу. По-видимому, она пришла одна. В тот второй раз я подвез ее домой (в Китае личные автомобили позволялось иметь только иностранцам), а потом виделся с ней еще несколько раз. Обычно мы посещали все ту же субботнюю дискотеку (пока власти не закрыли ее), а однажды сходили в ресторан. Малышка Ван была миловидной даже в синем “костюме Мао” стандартного пошива, с заплетенными в косички волосами, она мне нравилась, хотя, если бы она ответила мне взаимностью (а я так и не узнал, нравился я ей или нет), то опять-таки нам все равно некуда было бы пойти. Танцы в Институте меньшинств проходили под магнитофонную музыку, при мягком цветном освещении, это была самая интимная обстановка в настроенном против всякой интимности Китае тех лет. Однажды на танцплощадке я поцеловал Малышку Ван в щеку.

– Лучше этого не делать, – сказала она мне.

– Извини, – ответил я, – просто не удержался.

– Ничего страшного, – сказала Малышка Ван, – но за нами следят.

– Следят? Кто же?

– Посмотри вон на тех мужчин у стены, – ответила она чуть-чуть раздраженно. Ну неужели можно быть таким наивным дурачком, чтобы не понимать, что на подобном мероприятии за нами будут приглядывать блюстители общественной морали из Бюро безопасности? Я обвел взглядом зал и заметил нескольких мужчин в темно-синих “костюмах Мао”, которые стояли у стены на краю танцплощадки и вели наблюдение.

Таков был тогдашний Китай, хотя уже появлялись некоторые признаки послабления – тоталитарный надзор за частной жизнью и настроениями людей, который осуществлялся в разгар правления Мао, несколько ослаб. Первую поездку в Китай я совершил в 1972 году, будучи еще студентом, и в те времена китайцы не просто регулировали сексуальную активность. Подобно сталинскому биологу Трофиму Лысенко, якобы доказавшему, что черты, приобретенные благодаря изменению среды, способны становиться наследственными, китайцы пытались доказать, что на половое влечение можно воздействовать политическим учением. Считалось, что при выборе пары молодые люди будут руководствоваться чистотой его (или ее) политических воззрений.

К моей группе был приставлен гид – дружелюбный и приятный человек, которого мы звали Малышом Хуаном, и однажды во время долгой поездки на поезде мы попытались добиться от него признания, что он мог бы влюбиться в девушку просто потому, что она очень симпатичная, или хотя бы признать, что одни девушки привлекательнее других. Он упорно отрицал это, настаивая, что в будущей спутнице жизни для него важно только ее “мировоззрение”. Я так и не понял, высказывал ли он убеждение, которое искренне разделял благодаря влиянию партийного учения, или просто лгал.

В конце 1970-х, когда я начал работать в Китае, все было не так уж плохо. Людям не нужно было влюбляться друг в друга из-за глубокой преданности будущего партнера к председателю Мао, но отношение к иностранцам по-прежнему оставалось крайне настороженным. Сексуальной жизнью в стране якобы руководил принцип, который китайцы называли социалистической моралью. Это было расплывчатое понятие, практически не регламентированное китайским законом. Однако все прекрасно знали, что распущенные нравы иностранцев представляют для этой морали большую угрозу, и в течение 1980-х и в начале 1990-х китайская пропагандистская машина регулярно предостерегала от “духовной заразы”, которой были чреваты частые контакты с иностранцами. В 1980 или 1981 году к моему знакомому, корреспонденту “Эй-Би-Си”, как-то вечером в гостиничный номер зашла коллега – журналистка из Гонконга. Они просто сидели и разговаривали, а потом вдруг заметили какие-то фигуры, мелькнувшие на крыше, которая была видна из окна номера. Вскоре после этого в дверь постучали. Суровые сотрудники госбезопасности, явно следившие за парой, потребовали у женщины удостоверение личности – к счастью, она не была гражданкой Китайской Народной Республики, – а потом предупредили обоих, что в Китае мужчине и женщине, если только они не муж и жена, не разрешается находиться поздно вечером вдвоем в гостиничном номере.

Еще известен случай с Ли Шуан и Эммануэлем Бельфруа. Ли была художницей и умеренной оппозиционеркой и не являлась членом официального Союза художников. Бельфруа был китаистом и занимал должность культурного атташе и переводчика при французском посольстве в Пекине, а также поддерживал тесную связь с первыми демократически настроенными китайскими активистами. Эта пара жила вместе в доме на огороженной территории для иностранцев, за забором с воротами, круглосуточно охранявшимися китайскими военными, так что Ли вряд ли могла входить и выходить незамеченной. Китайскому правительству и органам безопасности Бельфруа явно не нравился – из-за открытой симпатии к китайским политическим диссидентам. Однажды Эммануэль воспользовался мешком для дипломатической почты, чтобы контрабандой переправить в Гонконг диссидентский текст, который потом, к огромному неудовольствию китайских властей, широко распространила зарубежная пресса. Коммунистическая партия стремилась воспрепятствовать не только сексуальным отношениям между гражданами Китая и иностранцами – по мнению партии, любые отношения с иностранцами пятнали чистый облик Китая. Сам Бельфруа пользовался дипломатической неприкосновенностью, но, живя с китаянкой, он давал властям отличный повод проучить его, наказав его возлюбленную. Однажды, когда Ли Шуан шла к Бельфруа, ее арестовали и на два года посадили в тюрьму за “аморальное” сожительство с иностранцем, хотя потом, когда ее выпустили, благодаря аккуратным дипломатическим ходам со стороны Франции ей позволили уехать из Китая и воссоединиться с Бельфруа в Париже.

В течение примерно тридцати лет после захвата власти в Китае коммунистами всякие интимные и даже отнюдь не интимные отношения между иностранцами и китайцами находились под запретом. Правда, те же годы стали периодом общего сексуального пуританства в Китае, когда любое стремление к сексуальным наслаждениям официально клеймилось как проявление буржуазности. Погоня за эротическими приключениями считалась контрреволюционной, ведь она ставила личное удовольствие выше триумфа пролетариата. В те времена при распределении на работу бюрократический аппарат начисто пренебрегал личными привязанностями людей, направляя супругов в разные, порой находящиеся далеко друг от друга места, так что муж и жена могли проводить вместе всего пару недель в году: долг перед страной был предпочтительнее радостей частной жизни. Ха Цзинь в романе “Ожидание” описывал тысячи правил и предписаний, касавшихся отношений между полами в армии. Например, мужчине и женщине, не состоявшим в браке друг с другом, не разрешалось уходить вместе с военной базы. В китайских городах партийные активисты из вездесущих районных комитетов внимательно следили за передвижениями рядовых граждан, высматривая признаки “безнравственного” поведения вроде добрачного секса или прелюбодеяния, даже если речь не шла об иностранцах.