Русский купидон - Саша Майская

— Тогда почему ты не переедешь в Москву?

Лена запнулась и посмотрела во встревоженные карие глаза подруги.

— Потому что… потому что в глубине души я все эти годы ждала, что он вернется. Ко мне вернется, понимаешь? Туда, где он меня оставил. Поэтому я каждый вечер хожу на этот долбаный пруд и купаюсь в нем, а потом сижу и ковыряюсь в собственных сердечных ранах. Наверное, действительно надо плюнуть на Кулебякино, переехать в Москву, а сюда приезжать на шашлыки и на Новый год…

— Или надо просто встретиться с Максом Сухомлиновым лицом к лицу и все ему высказать, ты так не думаешь? Прошлое должно остаться в прошлом, но для этого нужно раздать все долги. Напеки пирожков, сложи их в корзиночку и наведайся к нему по-соседски.

— Как дура.

— Нет. Как взрослая, красивая, успешная женщина, которой надоело мучиться воспоминаниями. К тому же личная беседа сразу поможет понять, хочешь ли ты этого человека до сих пор или нет. И если все еще да, то рекомендую шевелить задницей, потому что на такого самца уже положили глаз все свободные — да и замужние — красотки нашего Кулебякина. Я тебе друг, поэтому честно признаюсь: я тоже положила!

Лена встала рядом с Тусей, правда прикрывшись занавеской. Неожиданно на лице ее появилось ожесточение.

— Какого дьявола он здесь торчит уже неделю! И маячит у меня на глазах… со спущенными штанами.

— Ха! Да он понятия не имеет, что ты здесь живешь!

— Да прям! Еще скажи, что он фанат зеленых газонов. У него тридцать соток заросшего чертополохом сада-огорода, а он неделю вылизывает газон с носовой платок величиной. А газон — это единственное, что видно из всех моих окон…

В этот момент Макс Сухомлинов закончил полив газона, поднял шланг вверх и окатил себя с головы до ног, после чего повернулся лицом к наблюдательницам. Туся немедленно взвыла, а Лена почувствовала, что сейчас задохнется.

Пот выступил на висках, а губы пересохли. Где-то в груди и животе разгорался костер, грозящий спалить ее изнутри.

На газоне стоял загорелый красавец, и струи воды текли по выпуклой бронзовой груди, свивали черные косички волос на животе. Тонкое полотно быстро намокло, облепив узкие бедра атлета, и Ленка Синельникова уже не могла оторвать глаз от небрежно расстегнутой пуговицы потертых брюк…

— Он изменился…

— Лена, прошло двадцать лет. Тут любой изменится.

— Я не об этом. Тогда мы были на равных. Мне так казалось…

Она не запомнила ни смущения, ни неловкости, ни боли. Только руки Макса, ласкающие ее тело, только его широко распахнутые глаза, в которых пополам смешались ужас и восхищение. Только нежность. И ощущение бесконечного, огромного, как космос, счастья…

Зачем он вернулся?

— Да я не сказала бы, что он прямо вернулся. Серафима сказала, он собирается прикупить участок, привести дом в порядок и выбросить все старье. Может, сдаст его потом. У него же хороший бизнес в Москве, это Эдик Березкин сказал. Слушай, Ленк, а может, тебе пока потренироваться на местных? Эдик вообще в тебя втюрен, Пашка Мячиков симпатичный, а Игорь спрашивал о тебе в аптеке…

Лена очнулась и ехидно поинтересовалась у подруги:

— «Симпатичный Пашка» — это, как я понимаю, наш участковый Павел Сергеевич? А Игорь…

— А Игорь, между прочим, риелтор.

— Значит, жулик.

— А ты дура. Пашка тебе все время штрафы за парковку выписывает — зря, думаешь? А Эдик тебя сколько раз звал на санках кататься?

— Тимошкина, прекратите детский сад. На санках! Любовные послания в виде повесток!

— Хорошо, тогда учти, что ты закончишь, как Аглая Кулебякина! Старой девой!

Туся разозлилась не на шутку, подхватила сумку и вылетела из кухни. Через мгновение хлопнула входная дверь, и Лена Синельникова грустно улыбнулась.

Теперь никто не помешает ей думать. Вспоминать. Мучиться.

И смотреть на Макса Сухомлинова сквозь занавеску до одури, до умопомрачения, до изнеможения!

Через пару минут, впрочем, самоистязания пришлось прекратить. Чувство долга оказалось сильнее, и оно бестактно напомнило Лене Синельниковой, что она уже почти на месяц затянула сдачу рукописи своей книги. Книга являлась художественным переложением передачи одного из федеральных телеканалов под немудреным названием «Красиво есть не запретишь», а проще говоря — сборником рецептов всевозможных блюд русской кухни. На означенном канале Лена Синельникова работала уже много лет, причем начинала в качестве секретарши на побегушках, а теперь доросла до креативного продюсера. Оголодавшие россияне создали передаче неожиданно высокий рейтинг, и теперь руководство спешило снять все возможные пенки с этого проекта, а потому нужно было спешить.

Лена решительно тряхнула головой, подошла к зеркалу и заявила своему отражению:

— Работать! Ясно? И прекрати думать о прошлом. Ты была просто маленькой влюбленной дурочкой, нафантазировавшей себе сказку про вечную любовь.

С этими разумными и в высшей степени позитивными словами она отошла от зеркала и бросила прощальный взгляд в окно — просто так, чисто машинально.

В следующий момент она вцепилась в занавеску и зашипела разъяренной кошкой:

— Предательница!

Макс Сухомлинов больше не поливался водой и не подстригал свой паршивый газон. Он стоял, небрежно облокотившись на забор, и трепался с Тусей Тимошкиной, которая хлопала ресницами, ослепительно улыбалась и изгибалась по самым немыслимым траекториям. Потом эта змея протянула руку и игриво ухватила полуголого Сухомлинова за бицепс.

В этот момент сознание Лены слегка раздвоилось. Нет, большая его часть все равно мечтала о скорейшем и жестоком удушении предательницы Тимошкиной, но вторая, меньшая, но более разнузданная, озаботилась следующим: каково это — прикоснуться к гладкой, смуглой коже Макса? Погладить. Слегка сжать плечо…

Для ее родителей любой из Сухомлиновых был персоной нон-грата. В особенности Макс — потому что родители-то прекрасно понимали, как опасен этот высокий улыбчивый парень для их скромницы-дочери. Сама Лена этого не понимала — ровно до того момента, когда осознала, что все мысли, связанные с противоположным полом, неизменно превращаются в мечты о Максе. Целоваться на задворках школы? Обжиматься на последнем киносеансе в доме культуры? Заниматься сексом? Что бы это слово ни означало — во всех этих ситуациях Лена Синельникова представляла себя только рядом с Максимом Сухомлиновым.

Это было очень давно, целых двадцать лет назад, но вот же она, взрослая женщина, самодостаточная и красивая, скорчилась за занавеской, изнемогая от ревности и бессильной ярости. Расслышать, о чем змея Тимошкина болтает с негодяем Сухомлиновым, она не могла, поэтому пыталась понять по губам. Ничего не выходило. Может, выйти на крыльцо? Ну, якобы половики потрясти? Имеет она право прибраться в доме?