Маски сброшены - Ксения Шишина

Поздно вечером, в то время как я стою у кровати только в пижамных шортах, голая по пояс, от Картера приходит сообщение. Я дотягиваюсь до телефона почти с чувством отчаяния, ощущая стену между нами. Невидимую, но реально существующую.

Я был бы рад пойти в суд.

Иди. Ты, должно быть, обдумал это. Действуй.

Он всегда всё обдумывает. Не действует сгоряча. Не держит что-то в себе, но и не выплёскивает эмоции взрывным образом. Прошло много часов. Интересно, он посоветовался со своим адвокатом? Джек было опускает лапу на мою майку от пижамы, но видит, что я заметила, и пятится в сторону от меня, наклоняясь понюхать пол. Наверняка снова пахнет химией от средства для деревянных напольных покрытий. Знаю, клининг халтурит, не моя полы второй раз уже без добавок. Тем не менее, пока Джек только нюхает, а он никогда не лижет, я совершенно спокойна.

Обдумал. И это не стоит того. Я напишу охуенный хит, много новых охуенных хитов, и ты будешь жалеть.

Я не успеваю ответить или вообще не собираюсь отвечать. Иногда нужно просто выговориться. Иногда нужно дать это сделать. Позволить и выслушать, даже если не хочется выслушивать.

Ты будешь охуенно жалеть.

Ну ладно. У меня нет слов. Горло сводит от того, что их нет. Буду ли я жалеть? Если и буду, то именно так. Охуенно. До омерзения к себе. До ощущения того, что я грязная и противная. До желания частично стереть себе память. Вот каким бывает чувство сожаления. Оно вращается внутри тела по кругу, вверх и вниз, то туда, то сюда, то в голове, то отдаваясь в колени, заставляя их подгибаться. Ощущение слабости в ногах приятно лишь тогда, когда вызвано мужчиной и тем, что он хочет заняться с тобой сексом. Я думаю о сексе, и часть меня, тёмная сторона, которая, как считается, есть у всех, толкает сознание к чему-то отвратительному. Сделать фото. Сделано. Отправить. Отправлено. И только потом я натягиваю майку. Картеру нравились мои сиськи. Может, лицезреть их поможет ему в написании обещанных охуенных хитов. Ну или он просто сотрёт всю переписку к чёртовой матери. Я чётко вижу, что сообщение уже получено и прочитано. Давай, напиши мне, чтобы я шла к чёрту, Картер. Напиши это.

Чего ты добиваешься? Если это замена извинению, то ты выбрала хреновый способ.

А чего добиваешься ты? Я с радостью выступила бы ответчиком и прошла бы через стадию, когда в жёлтой прессе мусолят всю грязь, что вылезает наружу, но мы оба знаем, что Кеннет просто всё выкинет или уничтожит через шредер.

Я так охуенно тебя любил. На этом всё, Киара.

Всё так всё. Всё к лучшему. Представляю, если бы мы поженились и даже обзавелись детьми, после чего всё стало бы разваливаться. Дети всё меняют. С ними всё по-другому. Труднее оставаться влюблёнными друг в друга, заниматься сексом без проволочек и внезапных вторжений в спальню, а потом труднее расходиться, сберечь подрастающему поколению психику и забыть про брак, когда бывший супруг часто рядом ради детей. Любовь требует каждодневных усилий не меньше работы. А я устала их прилагать. И Картер, видимо, тоже. По крайней мере, я утрясаю всё с Кеннетом. Мы подписываем все бумаги, и, официально свободная от Warner, я перехожу под крыло Universal. Меня звали в Sony, но Sony уже несколько лет как сотрудничают с Картером. После охуенной любви охуенный конфликт интересов не то, чего хочется. Сталкиваться с ним в офисном здании или на парковке близ него. Проходить мимо и делать вид, что это вообще не я, и что это не он, и что мы незнакомцы. Или, завидев заранее, парковаться подальше в ожидании, когда Картер зайдёт внутрь и уедет на лифте, чтобы выждать время. И что-то говорить или как-то реагировать, когда всё равно случится столкнуться в одном коридоре. Не верю, что подобного совсем никогда бы не произошло. Я всегда думала, что достойна и заслуживаю счастья. Мне внушили это родители. Что в мире есть человек только для меня, а я свою очередь предназначена ему, и ничто нас не разлучит. Ну, кроме нас самих. Да, такая оговорка проскальзывала в их словах. Что люди иногда сами хороши или плохи и делают друг другу всякое. Так что мои родители, прямо скажем, в бешенстве. Для них Картер чуть ли не святой. Первое время, что мы встречались, папа всё никак не мог перестать говорить, что мало кто согласился бы взять женщину с собакой. Как будто собака это ребёнок от прошлых отношений и требует любить её, даже когда ты не чувствуешь с ней связи. Я смеялась над словами отца, но всё-таки была с ними согласна. Если отставить их юморной подтекст, то Картер действительно многое брал на себя. Он не возражал погулять с Джеком один, если я застревала в студии или где-то ещё на целый день, при том, что и у Картера были свои дела. А когда у меня случился первый тур после начала отношений с ним, и я думала, как пристроить Джека к родителям, которые не особо ладят с собаками, Картер сказал, что не нужно. Что они просто останутся жить вдвоём, и что всё будет хорошо. Он никогда не желал сплавить Джека, даже когда тот был надоедливым и мог скребстись в дверь комнаты, пока мы пытались заняться сексом, несмотря на звук когтей по дереву. Я могу понять, как, должно быть, неприятно осознавать, что развалились не чьи-то чужие отношения, а отношения родной дочери, причём виновата-то она, а святой парень по-прежнему святой. Это так очевидно в тоне отцовского голоса, которым он сетует из-за стола.

— Что собираешься делать теперь?

— То же, что и всегда. У меня всё ещё есть моя карьера.

— На пенсии ты уже не сможешь скакать по сцене, а затухшая карьера не обнимет ночью. Разве что будут деньги на сиделку или дом престарелых. Если только не потратишь.

— Как же ты умеешь поддержать. Просто мастерски, — откликаюсь я, перемещая нож по доске. — Я делаю ему салат, а он…

— Да я мог бы и сам. И ты делаешь его не только мне, но и своей матери, а если останешься на ужин, то и себе.

— Я не увлекаюсь ставками или казино, чтобы всё промотать.

— Киара, Джек грызёт ножку стола. Не могла бы ты как-то оказать воздействие?

Поворачивая голову, я смотрю на ту самую ножку, но Джек не грызёт, лишь облизывает блестящим языком, который появляется из пасти.