За чертой милосердия. Цена человеку - Дмитрий Яковлевич Гусаров

рядом, руку протяни — достанешь. Стоят, хиханьки да хаханьки. Потом целоваться начали. Поднимутся на ступеньку — чмок-чмок. Поднимутся на другую — опять то же самое. Еле дождался Вася, пока финн уйдет. Вошел в дом, вызвал Зинку в сени и…

— …Сдавил ей, паразитке, глотку, под пальцами что-то хрустнуло — слабо так. Забила она ногами по полу и затихла, — равнодушно, слово в слово, повторил Вася и принялся свертывать цигарку.

Все сидели ошеломленные, не зная, то ли верить, то ли рассмеяться прямо в лицо Ваське. Чаши весов долго колебались, и вдруг одна медленно потянула вниз.

— А чего ж ты обоих из автомата не полоснул? Прямо там, на крыльце, раз решил расправиться с сестрой… Поди, с автоматом ходил?

Чувствовалось, что командир отделения Живяков уже поверил случившемуся и его беспокоила лишь Васина оплошность — упустил финна.

— Шум нельзя было поднимать…

— И это ты на глазах у матери? — сдавленным голосом, осуждающе произнес Иван Соболев — одногодок Чуткина, пудожский комсомолец, бывший детдомовец.

— Не-е, старуха уже спала…

Слух о Васином поступке быстро разнесся по отряду. Партизаны других взводов специально заходили в его казарму посидеть — покурить в рукав (курение в казармах запрещалось), никто уже ни о чем не расспрашивал, но все с каким-то странным удивлением смотрели на Васю, словно был перед ними совсем незнакомый человек. Политрук третьего взвода Спиридон Лонин, человек добрый и старательный, в силу своей доброты потрясенный услышанным более других, уже начал готовить специальную беседу «Нет пощады предателям», которую думал построить на рассказе Чуткина, как вдруг все переменилось.

Поздно ночью Чуткина вызвал в штаб командир отряда Александр Иванович Попов.

— Значит, хрустнуло под пальцами? — весело спросил он и улыбнулся куда-то мимо Чуткина.

Заспанный, ничего не понимающий Вася тоже улыбнулся и пожал плечами. Поначалу он не заметил, что в полутемном углу сидит помощник командира бригады по разведке, отправлявший его месяц назад на задание.

— Значит, и ногами забила по полу?

Вася молчал, глядя чуть в сторону.

— Почему же ты не доложил об этом, вернувшись? Вася продолжал молчать.

Командир поднялся и во весь голос крикнул:

— Встань как следует! И отвечай, трепло несчастное! Ишь, у него, видите ли, «хрустнуло под пальцами…». Где только научился так складно врать. Вот уж воистину, один дурак семерым работу задаст. Знаешь ли ты, идиот, что из-за твоей болтовни людей на проверку пришлось отправлять, все твои другие сведения под сомнение ставить. Хорошо, хоть в деле не наврал, а то быть бы под трибуналом. Вот так: был ты представлен к награде, а теперь все отменяется… Будешь месяц нужники чистить.

Помощник комбрига приблизился к Васе и тихо спросил:

— Скажите, Чуткин, зачем вы все это придумали? Зачем вам понадобилось позорить свою сестру, да и себя, конечно?

Вася молчал. Что он мог ответить? Им легко спрашивать — зачем? А попробовали бы сами пойти в оккупированную деревню, да пожили бы там хотя бы неделю — тогда узнали бы, зачем человеку приходится многое придумывать… За двое суток, пока шел через озеро и впереди ждало неизвестное, в голове всякое побывало. И хорошее, и худое. Даже не знал, живы ли вообще мать и Зинка — восемь месяцев ничего о них не слыхал. Если живы, то как живут, чем кормятся? Подумаешь об этом — опять закорючка! Если плохо им — мать жалко, старая уже, а помочь-то нечем. Коль хорошо или сносно живут — еще хуже, разве честные советские люди могут хорошо жить при оккупантах?.. Да, многое пришлось обмозговать, и он остановился, как ему думалось, на самом худшем. И так свыкся в мыслях с этим, что, кажется, все было на самом деле.

Разве ж виноват он, что в деревне все оказалось проще и неинтересней. Живут люди. Впроголодь, конечно, но от голода никто еще не умер. Кто как может, переживают лихое время, своих ждут. Парни и девки, оставшиеся в оккупации, угнаны на оборонные работы и дома бывают только по церковным праздникам. Старикам и пожилым тоже без дела сидеть не дают — дороги расчищают, дрова заготовляют, паек отрабатывают.

Конечно, и он, и мать натерпелись страху за эти две недели, пока он таился в родном доме. В деревне стояла полурота финнов, а неподалеку на мысу — дальнобойная батарея с прожектором. Казармы в бывшей школе расположены, но в дом Чуткина солдаты заглядывали чуть не каждый день. То одно им надо, то другое — только успевай в холодный подпол прятаться.

Вот так все и вышло.

Случись что-либо необыкновенное, может, из сознания и выпало бы то, к чему готовил он себя, когда шел через озеро. Но ничего не случилось, и оно, это придуманное, так и осталось в нем самым глубоким и потрясшим его переживанием.

Вот теперь попробуй объясни — зачем он все это придумал? Да и какая же это выдумка, если он все это действительно пережил и, коль понадобилось бы, то поступил бы точно так, как рассказывал.

Вася молчал.

Командиры, так и не добившись толку, отпустили его.

Васина жизнь в отряде сделалась нелегкой. Уважение сменилось если и не полным презрением, то уж достаточно ядовитой насмешкой. Этого, вероятно, не произошло бы, если бы сам Чуткин повел себя по-иному. Другой постарался бы превратить случившееся в шутку, в розыгрыш. Но Вася и не умел, и не хотел этого. Он вел себя так, словно ничего не произошло. С еще большим безразличием к тому, что о нем говорят или думают, Вася в ответ на самые язвительные вопросы пожимал плечами и ронял свое любимое: «А мне чё? Сами просили…»

Многих это бесило, иные, пользуясь беззащитным Васиным положением, стали извлекать для себя выгоду. Внеочередные работы, всякие поручения, что потрудней, — теперь было на кого спихивать. Особенно старался его земляк, командир отделения Живяков, который чувствовал себя лично оскорбленным тем, что не только первым поверил рассказу Васи, но и своим одобрением как бы поставил его в пример другим. Он действовал по принципу: провинился — зарабатывай прощение товарищей. Внеочередные наряды сыпались на Васю за дело и без дела. Вася не роптал. Немудреную справедливость этого принципа он разделял и сам, но выполнял бесконечные поручения командира отделения не только в силу этого. Своей безотказностью он славился и раньше. Лениво, может быть, даже нехотя, но он всегда пойдет, принесет, сделает. Хитрецы и филоны (а такие всегда найдутся, раз есть простаки) охотно пользовались Васиными услугами и до этого, а теперь они получили как бы моральное право не стесняться.