Элис. Навсегда - Гарриэт Лейн

Я всегда стараюсь не иметь с Оливером, сыном одного из корифеев английского театра, возведенного в рыцарское достоинство, ничего общего и не вступать с ним в разговоры, но его голос, такой же сочный и громкий, как у отца, иногда делает мою миссию затруднительной.

Вот и теперь я не могу не слышать, как он обращается к Мэри:

– О, вот это, кажется, действительно нечто интересное! – Оливер передает ей книгу в переплете. – По-моему, на это произведение нам следует отозваться чем-то внушительным, как считаешь?

Мэри опускает очки для чтения на кончик носа и изучает обложку.

– Да, безусловно! Обратись к нему с просьбой об интервью, если он, конечно, вообще их дает. Странно, что они не отложили публикацию. Вероятно, было уже слишком поздно.

Оливер роется в коробке, находит там буклет с информацией для прессы и садится к телефону. Я слышу, как он флиртует с кем-то из отдела по связям с общественностью издательства. Прелюдией служит обмен сплетнями по поводу гостей на презентации какой-то книги, где они оба побывали в начале недели, а потом произносит:

– Кстати, у вас выходит новая книга Лоренса Кайта… Нам бы очень хотелось опубликовать с ним пространное интервью.

Он слушает ответ, склонив голову и комично изображая на лице глубокую печаль: хмурит брови, оттопыривает нижнюю губу. Представление предназначено для Мэри, но та не отрывает взгляда от материала на своем дисплее, и его усилия пропадают втуне.

– Ах какая жалость! – восклицает Оливер. – Впрочем, в данных обстоятельствах его можно понять… Пережить такую трагедию! Но если он вдруг передумает, обещай непременно… В таком случае мы сможем вернуться к этому вопросу, когда выйдет издание в мягкой обложке, верно? Я тебя тоже, дорогая! И тебе того же… Пока!

Он кладет трубку и сообщает:

– Он отказался от всякой рекламы. Его секретарь уже обалдела от шквала звонков. Отдать книгу на рецензию Беренису? Или лучше Саймону?

– Саймону, – отвечает Мэри, не поднимая головы.

Оливер ставит том на полку рядом с другими книгами, ожидающими отправки рецензентам.

Позднее, когда они оба уходят на редакционную летучку, я подхожу к полке и осматриваю фолиант. Это роман под названием «Горечь». На суперобложке простой рисунок – тень мужчины, отброшенная на городской тротуар, покрытый лужами, окурками и другим мусором. Переворачиваю книгу. На противоположной стороне помещена небольшая, но со вкусом сделанная фотография автора. Он стоит на фоне старинной стены из темного камня, опираясь рукой о солнечные часы, циферблат которых порос мхом. Естественно, его лицо мне знакомо. Лоренс Кайт. Ну конечно! Странно, что мне это сразу не пришло в голову. Хотя я понятия не имела, что у него дом в Бидденбруке. Под снимком мелким курсивом набрано: «Фото Элис Кайт».

Сведения об авторе ограничены двумя предложениями, как это обычно делается с популярными литераторами: «Лоренс Кайт родился в Степни в 1951 году. Ныне постоянно живет в Лондоне». Ни слова о премии «Букер», которой он удостоился пять или шесть лет назад. Не упоминаются ни бездарная голливудская экранизация «Амперсанда», как и гораздо более удачный фильм (тогда он сам стал сценаристом) по роману «Ха-ха!», за который Дэниел Дэй-Льюис получил «Оскара».

Я пролистываю книгу. Ни одного произведения Кайта я не читала, но мне известен обширный спектр его интересов как писателя, куда входят и большая политика, и секс, и смерть, и все пороки западной цивилизации, которую ожидает неизбежный крах. В романах Кайта мужчины средних лет, представители среднего класса – архитекторы и антропологи, инженеры и врачи – постоянно борются с упадком своих физических сил, а он – лишь отражение упадка окружающей их культуры. Стиль прозы Кайта критики обычно характеризуют как «вызывающий», «изобретательный», «по-мужски прямолинейный», а еще чаще – «бескомпромиссный». Как читательницу меня подобные эпитеты не вдохновляют. Я пытаюсь пробежать взглядом несколько первых страниц. Все это очень умно…

А потом мое внимание привлекает строка в самом начале: «Посвящается Элис. Как всегда».

Номера Кейт Уиггинс я не записала, но он сохранился в памяти моего мобильного среди списка входящих звонков.

– Здравствуйте! Это Фрэнсис Торп, – говорю я, когда она отвечает. – Помните, пару дней назад вы мне звонили по поводу несчастного случая с Элис Кайт? За это время я успела прийти в себя, и если вы по-прежнему считаете, что подобная встреча поможет членам ее семьи, то готова познакомиться с ними.

Дом в Хайгейте в отдалении от улицы, что позволило провести к нему подъездную дорожку из гравия, окружить стеной с металлическими воротами и устроить нечто вроде аллеи из низкорослых кустов. Грязноватые сугробы еще лежат в тени ограды, куда, видимо, не проникают даже редкие лучи зимнего солнца, хотя на лужайке перед домом от снега не осталось и следа, а широкие ступени, ведущие к входной двери, тщательно очищены от наледи. Если не считать свечения, проникающего сквозь выполненное в виде витража полукруглое стекло над входом – матовые гроздья красного винограда, вываливающиеся из золотого «Рога изобилия», – остальной дом погружен в темноту. Всего пять часов – время чаепития, – но ощущение такое, будто уже наступила полночь.

Сигнальная лампочка системы безопасности издает щелчок и включается, когда я поднимаюсь по ступенькам и нажимаю кнопку звонка, но не слышу изнутри ни звона колокольчика, ни приближающихся шагов. Мало я перенервничала, отправляясь на эту встречу, так теперь вдобавок ко всему чувствую себя как преступница, даже не переступив порога дома. Может, я слабо нажала кнопку? Или звонок сломан?

Выждав несколько секунд и не услышав, чтобы кто-то шел меня встречать, я жму снова, но на результат это не влияет. Проходит еще немного времени, и я улавливаю тихие шаги и звук открывающегося замка. Дверь распахивает опрятная молодая женщина во флисовой курточке на «молнии» и вельветовой юбке до колен.

– Фрэнсис, наконец-то! – восклицает она и берет меня за руку, глядя в лицо и буквально ошеломляя своим энтузиазмом. – Я Кейт Уиггинс. Семья ждет вас внизу.

В холле я снимаю шарф и куртку. Под ногами у меня ярко-красный, но уже сильно потертый турецкий ковер. Высокая и узкая корзина для зонтов и крикетных бит. Полка, уставленная резиновыми сапогами, ботинками и крепкими походными башмаками. Целая груда пальто и плащей, сваленных небрежно, как нечто уже никому не нужное.

В воздухе витает густой и сладкий аромат цветов. Горшок с гиацинтами возвышается на столике, окруженный невскрытой корреспонденцией, а когда мы проходим вдоль коридора и я заглядываю в открытые двери гостиных по обеим сторонам, то вижу множество букетов роз, лилий, ирисов, капских ландышей, в основном белых, упакованных в дорогие и красивые обертки, обвязанные лентами с завитками.

Лестница в дальнем конце коридора изгибом спускается в похожую на зал кухню: продуманную комбинацию старины (каменный пол, квадратная фаянсовая раковина, плита с четырьмя духовками шведской фирмы «Ага», буфет с корнуоллской глиняной посудой) и современности (люминесцентный свет, холодильник из нержавеющей стали размером с викторианский платяной шкаф). Здесь тоже обилие цветов в вазах и простых банках, расставленных на книжных полках, на подоконниках и на длинном дубовом обеденном столе, за которым сидят трое. Четвертая – девушка – стоит рядом с высоким проемом окна. У ее ног свернулась клубком кошка. Услышав, как я спускаюсь, девушка отворачивается от окна, за которым остатки снега подсвечены золотистыми прямоугольниками света, и бросает быстрый взгляд своих бледно-серых глаз на меня. Взгляд отчаянный и вместе с тем изучающий. Он повергает меня в смущение. Я опускаю голову и осторожно преодолеваю последние несколько ступеней.