Король Зимы - Бернард Корнуэлл

Пользуясь благосклонностью Норвенны, монахи все чаще проникали за наш частокол и даже притаскивали своих молящихся в самое сердце твердыни Мерлина. Сама принцесса Норвенна оставалась яростной христианкой, несмотря на то что Дева Мария так и не помогла ей благополучно разрешиться от бремени. Мерлин наверняка не позволил бы вводить монахов в ограду, но его к тому времени уже больше года не было в Инис Видрине, и жизнь наша текла без него.

Странная это была жизнь. Мерлин окружил себя целой толпой калек, уродов и бесноватых. Распоряжался его домашним хозяйством карлик Друидан, который был одновременно и начальником стражи. Ростом с пятилетнего ребенка, этот карлик свирепостью превосходил всякого и рядился в ножные латы, шлем, воинский плащ и обвешивался оружием. Он исходил злобой, но мстил не судьбе, что сыграла с ним такую шутку, а тем, кто был еще слабее, — сиротам, которых Мерлин привечал. Карлик преследовал девушек, но, когда попытался затащить в постель Нимуэ, получил хорошую трепку от Мерлина, который порвал ему уши, рассек губу и подбил оба глаза. Стражники, отданные под начало Друидану, были или хромыми, или слепыми, или просто сумасшедшими. Но никто не был настолько безумен, чтобы любить карлика.

Нимуэ, подружка и спутница моего детства, была ирландкой. А ирландцы никогда не жили под игом римлян и оттого считали себя лучшими из бриттов и позволяли себе грабить и порабощать остальных обитателей нашей суши. Кабы не ужасные саксы, мы могли бы считать ирландцев худшим племенем. Нимуэ похитили во время набега Утера на ирландское поселение в Деметии, что за морем. Когда корабль с пленниками уже возвращался в Думнонию, налетел великий ураган, и погибли все, кроме Нимуэ. Говорили, что она даже вышла из моря совершенно сухой. По словам Мерлина, это был знак, что ее любит Манавидан, бог моря, хотя сама Нимуэ твердила, будто ее спасла могущественная богиня Дона. Своенравная и любознательная Нимуэ всегда поступала по-своему. Но когда минуло тринадцать лет со дня ее появления и Мерлин приказал ей лечь к нему в постель, она вдруг легко покорилась, будто всегда знала, что именно эта судьба ей уготована. Так она стала второй среди важных персон в Инис Видрине.

Впрочем, Моргана не собиралась уступать ей первенство. Из всех странных существ, окружавших Мерлина, Моргана слыла самой уродливой. Вдова в тридцать лет, Моргана была рождения самого высокого — первая из четырех детей верховного короля Утера и Игрейны Гвинеддской. Сам Артур приходился ей братом, а при таком родстве любой мужчина готов был сразиться с силами потустороннего мира ради руки могущественной вдовы. Но, к несчастью, дом, в котором Моргана проводила свою первую брачную ночь, был охвачен пожаром. Молодой муж сгорел, а ее саму пламя изуродовало — сожрало левое ухо, выжгло левый глаз, съело волосы с левой стороны головы, искалечило левые руку и ногу. Как говорила мне Нимуэ, вся левая половина тела Морганы скукожилась, будто сгнившее яблоко. И все же эта пришелица из ночных кошмаров для Мерлина оставалась высокородной леди. Он посвятил ее в тайны предсказаний и приказал златокузнецу верховного короля выковать для нее золотую маску. В этой маске, сделанной наподобие шлема, гравированного изображениями драконов и лика рогатого бога Цернунна, покровителя Мерлина, было оставлено отверстие для ее единственного глаза и щель для искривленного рта. Златоликая Моргана, постоянно закутанная в черный плащ, в черной перчатке на левой иссохшей руке, слыла великой целительницей, обладавшей к тому же и даром предсказания. Но ко всему прочему она обладала самым ужасным характером.

Себила, рабыня Морганы, была, напротив, девушкой редкой красоты с копной светло-золотых вьющихся волос. Ее, уроженку племени саксов, захватили в плен при одном из набегов и целый сезон насиловали всем военным отрядом. В Инис Видрине она появилась полоумной, невнятно бормочущей нищенкой, и Моргана излечила ее, вернув девушке разум. Однако так и не смогла излечить ее от страха и покорности. Бедняжка ложилась с любым, кто грозил ей, и потому рожала год за годом златовласых младенцев, редкие из которых выживали. Впрочем, выживших Мерлин продавал в рабство.

Я тоже был саксом и мог говорить с Себилой на языке моей матери. Мне, как и ей, была уготована судьба раба. Когда я был малышом, ростом меньше карлика Друидана, отряд бриттов под водительством короля Гундлеуса Силурского захватил наше селение. Мать мою изнасиловали, а меня потащили к яме смерти, где друид Силурии Танабурс должен был принести в жертву богу Белу дюжину пленников. О, как мне памятна эта ночь: языки пламени, дикие вопли, пьяные выкрики и пляски и тот страшный миг, когда Танабурс швырнул меня в черную бездонную яму. Я вышел из ямы смерти так же легко, как Нимуэ из морской пучины, и Мерлин, нашедший меня, посчитал, будто я дитя Бела, взял в свой дом и дал мне имя Дерфель, позволив расти свободным.

В Торе было немало детей, подобно мне спасенных богами. Мерлин хотел вырастить из нас друидов и жриц, которые помогут ему возродить подлинную религию в испорченной римлянами Британии. Но времени на наше обучение у него никогда не оказывалось, и, вырастая, мальчики становились крестьянами и рыбаками, а девочки — просто женами. Лишь Нимуэ, казалось, была отмечена богами и обещала стать настоящей жрицей. Я же мечтал о судьбе воина.

Пеллинор, самый любимый из питомцев Мерлина, вложил в меня эту мечту. Он был королем, но саксы похитили его земли, отняли у него глаза, а боги взяли разум. Его бы отправили на Остров Смерти, прибежище всех бесноватых, но Мерлин оставил Пеллинора на Торе, приказав поселить в загоне со свиньями Друидана. Голый, с длинными, доходящими до колен белыми волосами и пустыми, постоянно слезящимися глазницами, несчастный громко выкрикивал бессвязные слова, жалуясь вселенной на свою горькую долю, а Мерлин вышелушивал из его сумасшедшего бреда послания богов. Все страшились неукротимо дикого и бешеного Пеллинора, который однажды зажарил и сожрал одного из детей Себилы, но меня по странности он любил и часто рассказывал вполне связно истории о битвах и диких охотах. Мне он вовсе не казался сумасшедшим и никогда не причинял вреда, как, кстати, и моей подружке Нимуэ. Мерлин объяснял это тем, что мы были детьми, которых особенно возлюбил Бел.

Зато Гвендолен, старая и беззубая Мерлина, нас ненавидела. Как и Моргана, она была чародейкой, знала волшебные травы и умела ворожить, но лицо ее было обезображено болезнью. Мерлин покинул Гвендолен задолго до моего появления в Торе, в те времена, которые называли дурными, ибо именно тогда Мерлин вернулся из северного похода почти лишившимся разума и твердости духа. Он поселил ее в маленькой хижине у самого частокола, где она и проводила дни, проклиная мужа и творя против него злобные заклинания. Она ненавидела всех, но больше всего Друидана, на которого нередко нападала с раскаленным вертелом, а он, бедняга, улепетывал, петляя между хижинами. А мы, жестокие дети, подстрекали старуху криками, требуя крови карлика. Из моего описания место, куда прибыла Норвенна с наследником, может показаться ужасным, однако Инис Видрин, наш Стеклянный Остров, был отличным убежищем, где под покровительством Мерлина мы росли свободными детьми, мало работали и много веселились.

Норвенна явилась зимой, когда болота Авалона поблескивали подо льдом. В Инис Видрине жил плотник Гвилиддин, у которого был мальчик-младенец, и его жена Ралла стала кормилицей Мордреда. Несмотря на увечную ногу, принц рос на ее молоке сильным и здоровым. Да и Норвенна поправилась, как только холода ослабли, и с наступлением священной весны у подножия Тора зацвели подснежники. Моргана и Гвендолен поили ее заговорными отварами, монахи молились, и болезнь наконец отступила. Каждую неделю к верховному королю отправляли вестника с новостями о здоровье наследного принца, и каждая новость награждалась золотым слитком, рогом соли или флягой вина, которую Друидан неизменно воровал.