Эсперанса. Изгнанники в лесу. Жилище в пустыне. - Майн Рид

но перед тем, как уснуть, попросил Нанни подоить самку-ламу, которая несколько раз уже с жалобным блеянием подходила к хижине.

Хижина гаучо, как зовут в Южной Америке впавших в полудикое состояние потомков испанцев, при всей своей убогости, стала для путников надежным убежищем в эту бурную ночь, и они с удовольствием уснули, закутавшись в свои одеяла.

Наутро все встали бодрыми. Больной тоже выглядел хорошо и мог наконец ответить на вопрос, что заставило его скрываться в этой дикой, безлюдной пустыне.

— Я вынужден прятаться здесь от врагов, — начал он свой рассказ. — Они превратили мою жизнь в мрачную и безотрадную.

Меня зовут Альмагро. Родился я в пампасах. Наш род ведет начало от первых покорителей и цивилизаторов Чили. Отец много рассказывал мне про подвиги Вальдивии, который с горстью храбрецов покорил многие земли, пройдя Перу из края в край, до южной границы Чили. Даже отчаянные арауканцы не могли устоять перед доблестью Вальдивии и вынуждены были признать его господство.

Раздавая завоеванные земли своим сподвижникам, Вальдивия подарил и нашему предку богатый надел на востоке от Анд, где вскоре была образована цветущая колония. Однако южные, еще не покоренные племена индейцев, разъяренные жестокостью испанских правителей, решили не оставлять в покое колонистов и мало-помалу разорили колонию. Немногие оставшиеся в живых семейства, в том числе и наше, вынуждены были бежать в пампасы, чтобы там укрыться от врагов.

Несчастные жили здесь в большой бедности. Жилищами их были разбросанные в одиночку по пампасам низкие плетенные из прутьев хижины, крытые соломой и окруженные персиковыми деревьями. Такая хижина, стоявшая совершенно особняком, вдали от других жилищ, была и у нас. Из страха перед индейцами отец окружил хижину непроходимой изгородью из колючих кактусов.

Мы жили бедно, но не голодали: у нас были посевы кукурузы, были лошади, отец приручил несколько лам, дававших молоко и шерсть, из которой мать ткала нам одежду.

Отец учил нас, меня и брата Педро, езде на лошади, стрельбе из ружья, затем — чтению и письму, а мать научила нас играть на гитаре.

Мир и согласие царили в нашей семье. Но отец стал что-то задумываться и грустить, наконец — о, как мне памятен этот злосчастный день! — возвратившись с охоты, бледный, испуганный, закричал. «Индейцы! Нужно бежать!» Мы стали быстро собирать вещи, а в это время отец рассказывал, что давно уже заметил следы индейцев, а сегодня увидел и их самих. Нам уже оставалось только сесть на лошадей, как вдруг резкий, пронзительный крик потряс воздух. В одну минуту наша изгородь запылала со всех сторон, и хижину окружила стая краснокожих демонов. Мать упала в обморок. Отец наклонился было, чтобы помочь ей, но в это время удар палицы уложил его на месте. Брата Педро, вступившегося за отца, постигла та же участь. А потом враги безжалостно убили и мать. Меня же, как самого младшего, пощадили, но взяли в плен.

После долгого и опасного странствия по горам индейцы привезли меня в свою деревню. Я попал к вождю (токи) Кадегуала, под властью которого находилось несколько племен арауканцев, живущих у подножия Анд. Это был человек благородной, воинственной наружности. Я невольно любовался им, когда он шел, завернувшись в длинные складки своего пончо, украшенного вытканными пестрыми цветами и роскошной длинной бахромой.

— Скажите, пожалуйста, Альмагро, — вмешалась Матильда, — а дома у арауканцев такие же, как ваша хижина?

— У нас была крытая соломой, глиняная мазанка, это было лучшее строение во всей деревне. Она разделялась на две комнаты: одна служила спальней, а другая — приемной для гостей; здесь лежали циновки, ковры, стояли низкие столы. В отдельной хижине размещалась кухня, снабженная очагами, глиняными горшками, противнями и корзинами. Чашки и блюда были из тыквы, а в качестве ложек использовались раковины; что касается пищи, то она была очень разнообразна: мы питались и молоком, и пшеницей, и картофелем, и тыквами; о мясе нечего и говорить — его было вволю; были даже домашние куры. И помню, мы с Кариельпой, маленькой дочкой вождя, не раз горько плакали, когда резали какую-нибудь нашу любимую курицу.

Кариельпа отличалась вообще добрым, нежным сердцем. Вдобавок она была так прекрасна, как могут быть прекрасны только ангелы на небесах. От матери, креолки, она научилась жалеть христиан, которых ненавидели ее соплеменники, и любила христианского Бога. Общий кров еще более сблизил нас, и нечего удивляться, что, по мере того как мы оба входили в возраст, наша любовь все больше соединяла нас. Я возмужал и окреп, научился владеть оружием и стал хорошим наездником. Только в набегах индейцев на христиан я не принимал участия: меня ужасала мысль проливать кровь своих.

Вдруг токи объявил дочери, чтобы она готовилась стать женой вождя соседнего племени. Это известие как громом поразило меня. Я обезумел от горя. Много передумали мы с Кариельпой, но ни на чем не могли остановиться. Тут пришло известие, что после одного набега, кончившегося полным разгромом наших, токи был убит. Верные друзья едва успели спасти тело вождя от поругания… Место умершего как раз и занял жених Кариельпы. Медлить было нечего: нам оставалось одно — бежать. Я приготовил двух быстрых коней, и темной ночью мы покинули индейскую деревню. Путь наш лежал в мрачные дебри Кордильер, у подножия которых, как мне было известно, поселился один испанский миссионер. Мы вскоре отыскали его убогую келью. Добрый священник прежде всего благословил наш союз, затем дал нам мулов, более пригодных для путешествий по горам, оружие и посоветовал скрыться где-нибудь в горной долине, а потом, когда все успокоится, спуститься в пампасы и там начать жизнь гаучо.

Мы так и сделали. После нескольких дней странствования в горах нам понравилась одна уединенная долина. Мы решили здесь поселиться. Я выстроил хижину, выложив ее внутри шкурами убитых пум и альпага.

Долгое время счастье наше ничем не омрачалось. Я охотился, ловил вигоней, из шерсти которых искусная Кариельпа ткала одежду. Я посеял взятые у миссионера семена, и теперь кроме мяса у нас были на столе и картофель, и бобы, и кукуруза. В саду росли яблоки и персики. Наконец, я приручил