Чао, Вьетнам - Эльдар Саттаров

Японская армия показала свое истинное лицо во время Нанкинской резни в Китае. Пресловутая честь самураев, о которой говорилось столько высоких, пафосных слов, была на веки вечные попрана и опозорена в дни оккупации Нанкина. Распоясавшаяся солдатня не просто подвергла тогда безоружное население города массовой, беспорядочной резне, выстраивая мужчин, чтобы оттачивать на них штыковые навыки. Их офицерики с видимым садистским удовольствием расправлялись со стариками, женщинами и детьми на глазах у их же семей, а ведь это противоречит любым мыслимым представлениям о поведении мужчины. Они вспарывали штыками животы беременных женщин и подвергали маленьких детей групповым изнасилованиям в извращенной, немыслимой форме. Насиловали всех девочек старше четырех дней, а тех, что постарше, еще и калечили, отрезая половые губы, истязая, терзая ножами и тупыми предметами, превращая их половые органы в кровавое месиво, перед тем как, облив керосином, сжечь заживо. Ни один народ, ни одна культура, ни один из видов животного мира не допускают ничего подобного хотя бы потому, что такие действия противоестественны. Но орава прыщавых девственников из Японии, свихнувшихся от казарменной муштры и слепого повиновения, в своей нелепой, неуместной, подлой жестокости, казалось, стремилась поразить весь мир симптомами массового психоза, отравившего эту маленькую перенаселенную, милитаризованную страну. В самом деле, они будто бы задались целью доказать, что человеческое существо в своем бесчестье может скатиться гораздо ниже, чем воображали до сих пор. Парадоксальным образом почему-то именно те, кто больше всего одержим идеей сверхчеловека, зачастую претерпевают подобную деградацию, являя миру четкую клиническую картину состояния низшей формы развития, недочеловека. Военные преступники из японской армии потом предстали перед судом и были приговорены к смертной казни, но это произошло лишь через долгих десять лет.

Дядя Нам, мой приемный отец, владел большим заводом по производству черепицы в Кантхо, примерно в сотне километров от Сайгона. В тот год он решил на всякий случай инвестировать кое-какой капиталец из своей заначки в небольшое, но прибыльное предприятие в черте города. Так, на первом этаже дома, в котором мы все жили, открылась курильня опиума «У Нама». В ней дядя Нам и познакомился с одной из своих регулярных клиенток, обворожительной опиоманкой Фын. У нее были зачаровывающие миндалевидные глаза, тонкие руки и густые, длинные волосы. Когда она смотрела, нездоровый блеск ее таинственных глаз словно бы рассказывал тебе о чудесах страны фей, в которой она жила, днями и ночами преследуя сказочных драконов, блещущих чешуей неведомых цветов. С ней дядя Нам впоследствии обручился и провел несколько долгих и, возможно, в чем-то счастливых лет. Специально ради того, чтобы иметь возможность уединиться с ней, он снял комнату на бульваре Галлиени, неподалеку от рынка Бен-Тхань. Они лежали бок о бок сутки напролет на низких кушетках, сдвигаясь с места время от времени только за тем, чтобы приготовить очередную трубку опиума. В каждом движении тети Фын сквозило необъяснимое сладострастие. Она вытаскивала длинной иглой очередной шарик густого и вязкого вещества из фирменной жестяной баночки с изображением черной кошки, размазывала его по чашечке инкрустированной золотом трубки из слоновой кости и торжественно выпаривала его над свечой в свои легкие посредством нескольких благоговейно жадных затяжек. За бизнесом курильни присматривали понемногу все домашние. Дядя Нам только и делал, что валялся под кайфом целыми днями со своей красоткой. По-моему, они даже не занимались любовью, а только курили и валялись, бессмысленно глазея в потолок, на гипсовые орнаменты или на лопасти вращавшегося над ними вентилятора. Такими я их и запомнил. Они казались мне похожими на призраков из иных миров.

8

Сезон дождей закончился так же внезапно, как и начался. Настали погожие деньки. Ранним утром одного из таких солнечных дней, когда мы шли в школу с Софи и Рене, мы увидели на тротуаре мертвеца. Это был обычный парень, лежавший у стены рынка Бен Тхань в луже крови. Он лежал там, распластавшись как бесформенный куль, в нелепой позе, запрокинув лицо в небо и раскидав руки в стороны. Я успел заметить, что у него вывернуты и переломаны все пальцы, кожа покрыта ожогами, а лицо превратилось в один сплошной лиловый синяк. Вокруг пулевых отверстий темнели пятна подсыхающей крови. Над ним уже роились с назойливым жужжанием мухи.

Я невольно приостановился, но Рене, пугливо озираясь по сторонам, настойчиво потянул меня за рукав, шепнув:

– Пойдем быстрее отсюда. Это, должно быть, коммунист, расстрелянный Сюртэ на рассвете.

В свое время Даладье[24], сменивший Блюма на посту главы правительства, договорился с Гитлером, что Франция не будет возражать против территориального передела Чехословакии в обмен на призрачные гарантии ненападения, те гарантии, что нацистская Германия не уважала и не соблюдала никогда, как это было известно всем. Французская публика, вместо того чтобы закидать Даладье помидорами, встречала его из Мюнхена цветами. Когда же Молотов заключил схожий пакт о ненападении и разделе Польши с Риббентропом, Франция сочла нужным возмутиться, решив отыграться на собственных коммунистах, запретив их деятельность и подвергнув их самих суровым репрессиям. ФКП была распущена, газета «Юманите» запрещена, весь ее тираж изъят из обращения. Помимо всего прочего, пакт оказался еще и удобным предлогом для того чтобы разделаться с сильным конкурентом внутри правящей коалиции. Вот тогда-то Сюртэ и сорвалась с цепи, начав самую настоящую облаву на коммунистов и у нас, в Индокитае. Правда, местные коммунисты благодаря этому только усилились, уйдя в подполье. Опираясь на низовые комитеты действия, сформированные еще во время движения за Индокитайский конгресс, они начали тихо и упорно, шаг за шагом, плести широкую сеть из подпольных революционных групп, постепенно опутывавшую собой Кошиншину, Тонкин[25] и Аннам. К ним примыкали самые разные люди, от высокообразованной франкоязычной интеллигенции до простых ребят вроде Кузнеца, Шланга и Стрижа.

Прошло не так уж много времени, как наступил черед Франции. Гитлер оккупировал ее в считаные дни. Та самая пацифистская публика, миллионы граждан, побросав свои дома и имущество, в панике устремились в сторону побережий, пока боши, чеканя шаг, входили через Триумфальную арку в Париж хорошо организованными колоннами, попирая подошвами кованых сапог Елисейские поля и тенистые бульвары Первого округа, под победный рев своей тяжелой бронетехники, пантер и мессершмиттов. Что касается Индокитая, то его судьбу решила относительная слабость нацистского флота. Фюрер признался дуче, что он оставил Империю за Францией лишь потому, что не желал отвлекаться на военно-морские операции в дальних водах. Это совсем не вписывалось в стратегию завоевания жизненного пространства на континентальных широтах. На свет божий извлекли престарелого маршала Филиппа Петэна, некогда победившего Германию во время Первой мировой, под Верденом. Тот присягнул на верность победоносным оккупантам и объявил коллаборационизм национальной политикой. Новая Франция должна была стать консервативной, аграрной и католической. К нам в Индокитай новоявленное правительство Виши[26] срочно назначило генерал-губернатором адмирала Деку, верного сторонника Петэна.