Код Ореста - Мария Энгстранд

– Вот комната Ореста, – сказала мама. – Он почти поправился.

Она постучала в закрытую дверь в конце коридора. Рядом с дверью на стене висела аппликация из ткани, изображающая большой синий глаз.

– Орест, к тебе пришла одноклассница!

Дверь приоткрылась, но никто не вышел. Через щель я увидела, что в комнате темно.

– Заходи, – кивнула мне его мама. Поначалу я заколебалась, но потом сделала как она сказала.

Дверь моментально захлопнулась за моей спиной. Орест подергал ручку, чтобы убедиться, что она закрыта. В полумраке его лицо казалось белым пятном, темные глаза смотрели серьезно.

Удивительно, как они похожи – Орест и его мама. И насколько непохожи.

Полумрак в комнате Ореста объяснялся тем, что рулонная штора была опущена. Орест тут же обернулся к окну и принялся ее поднимать. Стоя у него за спиной, я чувствовала себя ужасно глупо. Он даже не сказал «привет».

Стены в комнате Ореста были совершенно белыми, а кровать аккуратно застелена голубым покрывалом. На полу ничего – ни ковра, ни завитка пыли. И уж точно никаких Бесполезных вещей. Полная стерильность.

«Видела бы мама, – подумала я. – Ей бы это понравилось».

– Ну что? – спросил Орест, обернувшись ко мне. Он вытер руки о брючины. На нем, как всегда, были брюки из костюмной ткани, но вместо рубашки – джемпер с длинными рукавами. Разумеется, без складок. – Ну так что? – снова проговорил он. Щеки у него слегка порозовели, но в целом он выглядел как обычно. То есть не особенно любезно. А я-то надеялась, что в этот раз будет полегче и я, возможно, решусь спросить, почему он разорвал письмо. Но ситуация опять не располагала.

– Я принесла тебе учебники, – сказала я.

– Учебники? – переспросил он, в недоумении глядя на меня.

– Ну, по которым задали домашнее задание, – объяснила я.

Тот Самый Неловкий момент. Я как раз собиралась открыть рюкзак и отдать ему книги, когда в дверь постучали. Орест вздрогнул. С совершенно смущенным видом, словно ему хотелось провалиться сквозь землю. Стук повторился.

– Что такое? – крикнул Орест.

– Я принесла чай для Малин, – раздался из-за двери спокойный голос его мамы.

Орест уставился на меня, не меняя выражения лица.

Я пожала плечами.

– Ну входи, – сказал Орест.

Мама Ореста, похоже, не заметила странного напряжения между мной и Орестом. Дружелюбно улыбнувшись мне, она протянула большую глиняную кружку, от которой исходил терпкий запах.

– Пожалуйста, – проговорила она. – Куркума. Как раз то, что тебе нужно.

– Спасибо, – ответила я, принимая кружку. В нее до краев был налит горячий желтый чай.

– Орест, ты уверен, что не хочешь больше мяты? – спросила она и погладила его по щеке.

– Уверен, – ответил он. – Я хорошо себя чувствую.

Его мама вышла, и Орест тщательно закрыл за ней дверь. Потом покосился на кружку у меня в руках.

– Тебе вовсе не обязательно это пить, – проговорил он. – Она сумасшедшая. Совершенно поехавшая.

Сумасшедшая? Я даже не нашлась, что сказать. Вместо этого я понюхала чай в кружке. Оттуда пахло сеном. Круглая кружка, которую я держала, была горячей.

– Что это такое? – спросила я.

– Кипяток и куркума, – ответил Орест. Он сел на кровать – совершенно прямо, словно штык проглотил. – Она смешивает всё что попало. Говорит, что это полезно для сердца, или для желудка, или для души, или для мизинца. Для чего угодно. Полнейшая чушь.

– По крайней мере, на вкус очень ничего, – сказала я и отхлебнула глоток, понимая, что сначала надо было попробовать, а потом уже говорить. Напиток оказался таким пряным, что мне обожгло горло. Я заморгала.

Орест провел рукой по покрывалу, словно желая его разгладить, хотя оно и так было идеально гладким.

– Тебе бы так не показалось, если бы ты пила эту дрянь с утра до вечера! Когда единственное, что нужно, – это таблетка от головной боли. Каждый раз, когда у меня болит голова, я мечтаю, чтобы мне просто дали обезболивающее. А что она мне сует? Отвар мяты!

– Но почему? – удивилась я. – Почему она не дает тебе таблеток?

– Потому что мама не верит в лекарства, – пробормотал он. – В отличие от всего остального.

«В смысле – верит?» – подумала я. Не зная, что сказать, я отхлебнула еще чая с куркумой, чтобы вообще ничего не говорить. Поднявшись с кровати, Орест подошел к письменному столу и принялся переставлять карандаши в карандашнице, хотя они и так стояли строго по высоте, и теперь он просто вынимал их и ставил на место. Он продолжил:

– Короче, эта табличка у входа. Не я всем этим занимаюсь!

Оставив в покое карандаши, он начал вертеть глобус, стоявший рядом на столе.

– Куда бы мы ни приехали, мама вешает свою табличку, и после этого у нас набивается полный дом людей, которые занимаются целительным пением и реинкарнацией… Единственное, во что она не верит, – это в то, что действительно работает!

Орест говорил всё быстрее и громче. Никогда раньше мне не приходилось слышать, чтобы он говорил так много! Он обернулся ко мне, но я по-прежнему не знала, что сказать. Мне пришлось отхлебнуть еще глоток куркумы. В глазах защипало.

– Она уверена, что можно найти золото при помощи рамки и достичь счастья, если поставить диван в определенный угол гостиной… Уповает на то, что получится защитить свой дом силой мысли и вылечить недуг руками. Но обычные вещи – такие как пожарная сигнализация и лекарства – их она не признает!

Честно говоря, я терпеть не могу, когда люди сердятся. И не важно, на меня или нет. Просто терпеть не могу злость. Сейчас я выпила три глотка отвара, глаза у меня наполнились слезами от куркумы, а Орест и не думал успокаиваться. Так дальше продолжаться не могло. Я уже потянулась за рюкзаком, собираясь снова заговорить об уроках, но тут Орест перебил меня:

– Ненавижу эту дурацкую табличку, которую она приколотила рядом с нашей дверью! Я тогда подумал, что это всё из-за нее. Ну, когда ты пришла и начала что-то плести про звезды и избранных детей… Подумал… что ты надо мной издеваешься… Надо мной всегда кто-нибудь издевается. А потом решил, что ты из тех психов, которые к нам всегда приходят, – такая же.

Он устало опустился на стул. Внезапно я вспомнила, что у него болит голова.

– Иногда бывает потише, – проговорил он чуть слышно. – По крайней мере, когда мы только что переехали на новое место.

Мне подумалось, что он хочет попросить прощения за то, что вел себя как полный придурок и разорвал бесценное письмо только потому, что ему, видите ли, показалось, будто я над ним издеваюсь. Но нет, ничего подобного! Больше он не проронил ни слова. Теперь вид у него был печальный. А я терпеть не могу, когда люди грустят, – еще больше, чем когда злятся.