Circa semitas angustas - Victor G. Konjaria

птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст. Ибо сказываю вам: не увидите Меня отныне, доколе не воскликнете: благословен Грядый во имя Господне!”.

Тарантул Ий

“Подняв глаза, увидел он у дороги что-то похожее с виду на человека, но едва ли то был человек, – нечто неописуемое и невыразимое. И тотчас охватил его сильный стыд оттого, что пришлось ему увидеть подобное своими глазами “.

Шаг путника, по дороге идущего, неминуемо нарвется на тарантула. На дороге ли, возле дороги, а может и как сопутствующего. При соприкосновении зашевелится тарантул и зловеще засверкает треугольная метка на его черной спине. На первых порах скрывает он свои токсины, в густой жаре гноящие под его спиной. По мере сближения проявляется и ядовитость. В следствии укусов возникают язвы в душе, так как его яд смесь зависти и мщения. Неустанно разглагольствует он о равенстве, так как перед собой всегда ниже всех ставить себя. Как раз это обстоятельство является предлогом его неустанной суеты по поводу равноправия. О, как меняется тарантул во время эмоциональной восторженности! В припадках экзальтации он воображает себя над всеми, выше всех стоящим. В таких эпизодах лучше держаться подальше от него, так как в них он особенно зол, ядовит и беспощаден. Как и всякая экстазма и такие эпизоды исключительно скоротечны, но следы свои они оставляют. В экзальтации выявленного, маниакального самолюбования тарантул прикрывает видимостью смирения, преднамеренно выставленного на всеобщее обозрение. И в этой позе фальшивого смирения, кроется болезненное любование собою и неутолимая жажда мщения. Самолюбование сопряженное с осуждением всех и каждого, предъявляет вину всему сущему, как бы неспособному вникнуть в глубинное сокровенное тарантулевои души. Поэтому “я призываю вас, друзья мои: не доверяйте никому, в ком сильно стремление наказывать! Это люди дурной породы: в лицах их видны палач и ищейка!”.

Ий

Говорили в древности на степи, что никто не волен одолеть рок свои. В его темной власти путь каждого здесь-рожденного, то, как сложится жизнь его, будет протекать она в доброй безмятежности или наполнится горями горькими. Ий был рождён на степи сего сказка. С рождения была заметна на его бархатной, тарантулевои спине треугольная метка с глазом, как свидетельство его жадной многоядности.

Ведали на свет произведшие его, что не всегда многоядность мог принести ему добро. Для предсказания судьбы тарантулевои обратились они к степному оракулу. Посреди голой степи лежит пойменный камень, временами с соседнего болота восходит на камень жаба. К нему степные обитатели ходят за предсказаниями. И в сей раз не заставив долго ждать, о судьбе проквакала жаба, что будет жить тарантул долго, даже безмятежно, если не ужалит себе сам.

Коротка жало тарантулевое, а тело-большое… не достать ему себя-подумали произведшие, посмеялись над словами прорицательницы, а потом и позабыли про них.

Со временем взрослел Ии как телом, так и ядовитостью. Он был жильцом узкого пространства, где привык к безусловно-доброжелательному себе отношению. Лишь в такой среде он чувствовал себя уютно, но собственная природа влекло его на разрушение даже этого пространства.

Он, как и все тарантулы одновременно любил и недолюбливал себя. Ненавидел себя такого, каким он был на самом деле. Будучи уверенным в том, что лишь он знал о своем настоящем лице, лишь ему было известно об его истинном содержании. Этот кажущийся ненависть к себе на самом деле содержал укор в сторону потустороннего Олимпа. А любил себя такого, какого выдвигал на всеобщий показ. И тот образ, на показ выставленный, был изменчив в зависимости от текущего вкуса и настроения. Принимающие условия комичной игры, показывающие, что расценивают наигранный образ как настоящий-составляли его доброжелательное окружение. А менее гибкие и упрямые, которые насмехались над его играми и в лицо говорили ему о лживости фальшивого образа, указывая на его настоящую, ядовитую сущность тарантула- такие отчаянные упрямцы считались злостными врагами Ий. Он их люто ненавидел.

Разной любовью любил он себя и все остальное. Боязнь за себя, как бытующего телесно, было содержанием его любви к себе. А все остальные были ценны только как возможные жертвы, так как яд нуждался в предметах для эффузии. Жертву он добывал себе методами осторожными, поскольку совсем был лишен агрессивной смелости. Примеряя к себе роль удобного, понимающего и сострадающего слушателя, которому не грех рассказать о наболевшем, подманивал он к себе доверительных и близоруких. А касательно потребительской любви нет необходимости распространяться…консьюмеризм и так всем в полноте ясен, посредством собственного опыта.

Однажды бесцельно шатаясь по степи встретился он с термитом и подружился с ним. Ии как будто подоспел вовремя… Термит давно как находился в мехлюдии, из-за амурных дел, так как толстая скорлупа его эго оказалась непроницаемой для стрел амура. Многократно раздавленный во время дионисий, он почти смирился с поражением, собираясь удовлетвориться лишь удовольствиями от признания себя неудачником. Некогда избалованный многолюдными кампаниями, термит нынче жил в полном одиночестве, безлюдно.

В таком состоянии нашел его Ий. Сблизился с ним, разговорил, послушал, подбодрил…, дал нужные советы…не остановившись на этом, подсобил и практический, деловито. У термита не было иного выбора, как закрыть глаза на разность между настоящим и предоставленным, повелся он на игру Ий, пока не расправился в плечах и не вернул былую бодрость, суетливую энергичность. А за это время Ий уже успел сладить с прежним окружением термита и заставил их привыкнуть к репримандам, высказанным в его адрес. Эти, за глаза высказанные порицания служили сигналом того, что тарантул приходит в действие. В начале с опаской он ужалил термита, дальше больше, пока подобное действие не стало его привычной повседневностью. С трудом себя спасший от жуткой мехлюдии термит явно не желал превращаться обратно в безлюдного неудачника.

Такие обстоятельства принудили его разговориться со своими прежними знакомыми о проказах, творимых тарантулем. Оказалось, что все они давно как распознали сущность тарантула, изведали на себе его укусы и не подпускали они больше тарантула на расстоянье, откуда мог ужалить. В упоминаниях Ий выбирали форму сдержанной иронии, намекая на то, что над ним можно лишь насмехаться. После сего события термит удалился от тарантула и привычной степи, найдя себе другую поляну.

Одна характерная черта имеется у тарантула: особым рвением его тяготеет ко всему новому. Принимая или критикуя, все равно, он как раб, вес принадлежит власти нового. А старое для него быстро теряет цену, обесценивается со старением. Ужаленный для него равнозначен устаревшему. Тарантул Ий не умеет скучать. Расторжение отношений для него не повод для грусти.

Больше того, ужаленный