Жуткие сказки братьев Гримм - Якоб и Вильгельм Гримм

он. – Что ты задумала?

– На свадьбе принято танцевать. Мама начнет. Я позаботилась о танцевальных туфельках, – она улыбнулась. Глаза ее горели. – Надень их, мама.

Королева подняла ногу, хотя вовсе не собиралась этого делать, но тело перестало ее слушаться. Им распоряжалась Белоснежка. Дочь королевы, той, что до своего замужества занималась совсем другими вещами. Та же ведьминская кровь текла и по жилам Белоснежки. Она была не только молода и прекрасна, но к тому же обладала силой, намного превосходившей материнскую. Королеву сковало, словно цепями, ей ничего не оставалось, как сунуть ноги в раскаленные башмаки. Она почувствовала невыносимую боль, но не вскрикнула, потому что и этого не могла.

– Б-белоснежка?.. – в ужасе прошептал принц, беспокойно заерзав на троне.

Гости заахали и отшатнулись, зал наполнился запахом горелого мяса.

– Тс-с-с, любимый. А теперь – главное. Музыка! – Белоснежка снова хлопнула в ладоши, и заиграли музыканты. – Давай, мама. Пляши! – закричала Белоснежка. Она хоть и казалась молодой дамой, но внутри осталась той же семилетней девочкой.

Принц в ужасе глядел на свою невесту, в ее синие глаза, сиявшие холодным светом. Железные башмаки задвигались в такт веселой музыке, и королеве пришлось двигаться вместе с ними. Она плясала и плясала, ноги ее плавились, мир исчез. Не осталось ничего, кроме боли.

Но она все плясала и плясала.

Последнее, что она услышала, пока свет в ее глазах не померк, были слова Белоснежки, звучавшие издалека:

– Перейдем к застолью.

Все, что осталось от королевы, продолжало танцевать еще долгое время.

Рука с ножом

В вольном пересказе Бенни Бёкера

Девушка лежала на берегу озера. Она даже вообразить не могла места более умиротворяющего и прекрасного, ведь кроме нее здесь никого не было.

Никого, кто бы звал ее. Никого, кто бы бранил и раздавал указания направо и налево. Кто бы кричал «пошевеливайся, негодная девчонка».

Никто не толкал ее в спину, когда она, подметая пол или готовя еду, случайно оказывалась на пути. Никто не проклинал и не говорил, что ей грош цена. Здесь у озера она была одна.

Когда девушка медленно и лениво приоткрывала глаза, то видела курган, поросший рябиной и падубом, и милее этого кургана ничего для нее не было.

Она также заметила трех серых коней, пустившихся вскачь, унося на спинах трех ее братьев. Девушка равнодушно проводила их глазами. В душе ее ничто не шевельнулось. Поодаль, на пустоши, стояла хибарка матери. Не родной дом, ведь в родном доме хорошо, как нигде. В родном доме ты всегда желанный гость, тебя все любят, и ты отвечаешь тем же. Хибарка же была всего лишь пустой оболочкой и, сколько девушка себя помнила, никогда не была для нее родной.

Так она лежала, сжимая в руках нож и любуясь его блеском в лучах солнца. Она работала им каждый день, но ни одна царапина не испортила гладкий клинок. Девушка потрогала лезвие – оно оставалось таким же острым и ровным, как в тот день, когда она впервые взяла этот нож в руки.

Но вот девушка поднялась с земли. Минуя курган, дважды стукнула по камню, и из темной дыры в кургане показалась рука, поросшая темной шерстью. Узловатые пальцы аккуратно забрали нож и девушка направилась к хибарке.

* * *

Она жила с матерью и тремя братьями. Только они впятером – вдалеке от всего и от всех. Вокруг были торфяное болото, лес и озеро, а еще, куда ни глянь, пустошь. Их хибарка была единственным жильем на мили вокруг.

Никаких соседей, никого из людей. Только девушка, ее мать да трое братьев.

Тех самых, что превращали ее жизнь в ад. Мать больше всего любила сыновей, что бы они ни сделали – все хорошо, что бы ни сделала сестра – все не так. Им все дозволялось, ей – ничего. У каждого из них было по серому коню, и братья могли скакать, куда вздумается. Захотят – на охоту, захотят – на ярмарку, обменивать мясо и меха, поговорить с народом да узнать, что в свете делается.

А у девушки были разве что стоптанные деревянные башмаки да вечная работа.

За что они с ней так?

Чем она не угодила матери? Чем не угодила братьям?

Она не понимала. Знала лишь, что обращаются с ней хуже, чем с собакой, да только, кроме них, никого у нее не было.

Каждый день ей приходилось идти на болото, нарезать торф и тащить его назад, чтобы натопить в доме и приготовить еду в кухоньке. Работа эта была тяжелой и изнурительной, на нее едва хватало сил и целого дня, ведь мать вручала дочери одну деревянную лопату, которая с трудом входила в землю.

Каждое утро девушка отправлялась на болото за торфом и каждый вечер возвращалась усталая и измученная, едва держась на ногах.

Вот такой жизнью она жила. Изо дня в день наблюдала, как братья уносились прочь верхом, а сама шла на болото. А вечером видела, как братья возвращались домой, смеясь и болтая о том, чего насмотрелись и наслушались за день.

Вот такой жизнью она жила. Тяжелой жизнью. И было б ей совсем невмоготу, не влюбись в нее однажды один подземный житель.

* * *

Знаете, подземные жители обычно ни с кем не водятся. Те самые жители, что обитают в древних курганах, разбросанных по полям и лесам по всей округе. Стоят эти курганы с незапамятных времен. Никто уж и не упомнит, кто поставил их здесь и для какой надобности. Вот в них и обитают подземные жители, и людей они недолюбливают.

Но этот подземный житель каждый день смотрел на девушку, когда она проходила мимо его кургана, чтобы залезть в болото и нарезать торфа, и потихоньку в нее влюбился.

И случилось как-то раз, что девушка присела у кургана немного передохнуть перед тем, как пуститься в обратный путь, и расплакалась.

Девушка все плакала и не могла остановиться.

Она оплакивала свою беспросветную жизнь. Плакала из-за матери и братьев, которым не было до нее дела. Плакала оттого, что ей не выбраться из этих мест, что нет тут, кроме ее семьи, других людей. Плакала из-за тяжелой работы, и оттого, что вовек ничего не изменится.

Так она сидела, оплакивая свою судьбу, и вдруг услышала, как кто-то произнес:

– Что случилось, моя милая?

Девушка обернулась, и удивленно посмотрела вокруг. Сюда никогда никто не приходил. Только она одна копалась в торфяном болоте. Голос-то она услышала, но кругом не было ни души, может, почудилось?

Неужто она помешалась?

Девушка снова заплакала, но кто-то снова задал вопрос:

– Что случилось, моя милая?

Она опять обернулась, но и на этот раз никого рядом не было. Или, может, был? Может, прятался в тени большого камня в кургане?

Пара глаз во мраке. Пара глаз, глядевших на нее.

Вместо