Полукровки - Стивен Грэм Джонс

о чем-то все время и уже не мог держать этого в себе.

– Прекрати, – сказала Либби.

Я сидел рядом с ней у очага, огонь разгорелся не сразу.

– Не жди, – сказал Даррен с рассеянным взглядом и вышел прежде, чем Либби успела остановить его.

Но я думал, что она и не стала бы.

Погрузчик взревел, провел светом фар по окнам кухни и зарычал, удаляясь к городу, высоко подняв ковш.

– Собирай вещи, – сказала мне Либби.

Я взял черный мусорный мешок.

Когда Даррен поутру вернулся, я стоял у багажника «Эль Камино», ища свой учебник по математике.

Но верфольфам не нужна математика.

Даррен снова был обнажен.

Вместо разномастных купюр и бутылок кулера на его плече был широкий черный пояс.

– Помнишь, когда ты хотел быть вампиром? – сказал он мне, все время глядя на дом.

Его руки и подбородок были черны от запекшейся крови, и вонял он соляркой.

Я кивнул, типа вспомнив, как я хотел быть вампиром. Это было из выцветшей книжки комиксов, которую он позволил мне читать вместе с ним, когда впервые вернулся домой.

– Это лучше, – сказал Даррен с заразительной улыбкой, затаившейся в углах губ. Затем появилась Либби, с руками в муке, с закатанными рукавами.

Она остановилась в нескольких шагах, смахнула белую полосу с лица, затем посмотрела на дорогу за спиной Даррена, а затем медленно перевела взгляд на него. На его руки. На подбородок. На его глаза.

– Нет, – сказала она.

– Я не виноват, – ответил Даррен. – Не то место и не то время.

Потертый черный пояс на его плече принадлежал копу. Это было видно по всем его карманам. Даже пистолет с перламутровой рукоятью все еще был в его шаблонной кобуре, тускло-белая рукоять хлопала Даррена по бедру, на каждом шагу поблескивая серебряной звездочкой.

– Спорю, выручим семьдесят пять баксов за него в придорожной забегаловке, – сказал он, взвешивая его в ладони, словно показывая его ценность.

– Иди в дом, – сказала Либби, подталкивая меня к дому.

Ей пришлось толкнуть меня посильнее.

– Больше никаких винных магазинов, – сказала она Даррену голосом плоским, как тупая сторона острого ножа, который она умела крутить в руке.

– Медведю с волком не ужиться… – сказал Даррен. Он произнес это с таким спокойствием, посмотрев налево и коснувшись при этом точки у себя над бровью, что эти слова прозвучали как строка, которую он твердил всю долгую дорогу домой.

Либби сильно ударила его в грудь.

Даррен был готов, но все равно чуть попятился.

Он попытался обойти ее и пойти в дом, чтобы одеться, взять бутылку с кулером, но Либби оттащила его, и поскольку я был достаточно близко, я услышал, как один из них издал утробный рык. Серьезный рык.

Я показался себе таким маленьким.

Но я не мог отвести взгляд.

Сейчас кожа Даррена плясала у него на груди.

Это был Дед, что возродился в своем сыне. Я видел Деда молодым, его неудержимо тянуло скитаться, драться, загонять свой ужин ночь за ночью, поскольку его колени никогда не заболят. Поскольку его зубы будут всегда крепкими. Поскольку его кожа никогда не станет пергаментной. Поскольку пятьдесят пять лет – это где-то в бесконечности. Поскольку вервольфы живут вечно.

И затем снова пошел запах, наверное, так пахнет рождение. Вывернутое тело. Превращающееся тело.

– Папа умер, Либ, – сказал Даррен, и вся его боль, все оправдание за то, что случилось в городе, – все было в его голосе, в том, как начал срываться его голос.

– А он – нет, – показала на меня Либби. Даррен бросил взгляд на меня, затем вернулся к Либби. – Мы просто не можем больше делать того, чего хотим, – сказала она, почти не разжимая зубов. – Пока не…

Я сжал кулак, готовый броситься прочь, спрятаться. Я знал, где ручей Деда.

– Пока что? – сказал Даррен.

– Пока то, – ответила Либби, высказав остальное глазами, на том языке, которого я еще не понимал.

Даррен уставился на нее, стиснув челюсти и играя желваками, глаза его пожелтели – или просто в них отразился свет утреннего солнца. Только вот небо было все еще облачным. Как раз в тот момент, когда он метнул взгляд этих опасных новых глаз на Либби, она ударила его по щеке так, что его голова дернулась в сторону.

Она еще выпустила когти – не из-под ногтей, как я думал, но из костяшек пальцев прямо над ногтями. Я даже не заметил, как это вышло.

Мои глаза делали моментальные снимки каждого момента того, что делала ее рука.

Кусок нижней губы Даррена отлетел с его рта и шлепнулся ему на грудь, нижняя часть его носа чуть съехала в сторону, отсеченная от верхней части.

Его глаза не двинулись.

Пальцы его ног тоже вытянулись, становясь волчьими.

– Нет! – крикнула Либби, шагнула вперед и врезала ему коленом по яйцам так, что он аж поднялся на цыпочки.

Даррен упал вперед, свернулся, нагой, на мягком глинистом известняке, дрожа кожей, и Либби стояла над ним, тяжело дыша, все еще рыча, волчьи мышцы под ее кожей красиво напрягались, ее когти блестели черным, и непререкаемым тоном она говорила ему, что его пьяным дням конец, что теперь ему вести грузовик, он понял?

– Ради Джесс, – сказала она ему под конец – мою мать, Джессику, назвали в честь ее матери – и вытерла глаза тыльной стороной руки, на кратчайший миг на внутренней части ее запястья сверкнул черным коготь, но совсем ненадолго, чтобы иметь значение.

Но это имело значение. Для меня.

Из-за этого мир вокруг нас пошел трещинами, формируясь в новый облик. В тот миг мы стояли внутри него, как в пузыре, и этот пузырь схлопывался.

За десять минут мы забили багажник «Эль Камино» картонными коробками и мешками. Дом Деда сгорел до цементного основания, и мы все трое забились в салон «Эль Камино», чтобы как можно дальше уехать за эту ночь от мертвого копа.

Но.

В этот момент все события повернули в одну конкретную сторону.

Из-за этого когтя на внутренней части запястья моей тетки я снова слышал моего Деда.

Это была одна из первых историй, которую он мне рассказал, прямо перед тем, как Даррен снова вернулся в город, чтобы держать Рыжего подальше от Либби. Его левый глаз, похоже, в то время уже давил на его мозг.

История была о рудиментарном пальце.

И ни одна из историй Деда не была враньем. Теперь я это знал. Просто правда там была иной.

Он раскрывал мне тайны с тех пор, как у меня начало хватать усидчивости, чтобы