Игра в любовь - Ксения Духова

Мама пикирующим бомбардировщиком заходит на второй круг многолетней истерики, и я сбегаю. Пойду кормить кошек. Передразнивать их крики, писать письма друзьям, готовить омлет с сыром, курить на подоконнике. Старая дева с двумя кошками разного цвета.

Сестра замечательно печет пироги и варит варенье. Может, поэтому ей кажется, что смысл жизни – вкусно кормить мужа и жить летом на даче. У нас есть дача, куда мы выезжаем как тургеневские барышни, каждое лето. Едем и в этом году. Хотя в этом году совершено не до дачи. У сестры – диплом, несчастная любовь и лишние два килограмма из-за пирогов. У меня – школа, новые ролики, которые на даче не обкатаешь, и мамины планы взять меня в Италию. К счастью, мы с сестрой понимаем, что диплом все равно напишется, ее любовник от жены не уйдет, а мама в очередной раз уедет без меня.

Дача досталась нам от дедушки, хотя, правильней сказать – от бабушки. Но дело в том, что бабушка была нам не совсем бабушка, поэтому – все же – от дедушки. Когда дедушка овдовел, он долгое время жил на даче один, не возвращаясь в город. Но потом наступило лето, мы с сестрой затеяли грандиозный субботник, переставили мебель и привычно поменяли занавески. Странным образом наша суета дедушку взбодрила, вернула к жизни, а потом он вдруг женился. Поехал наш дедушка-профессор на конференцию в Ленинград и встретил там старушку в кружевных митенках и шляпке. И влюбился как трепетный студент.

Новая жена на даче читала в гамаке, к завтраку готовила сладкие гренки из батона и носила тяжелый литой браслет на левом запястье. Потом мы подружились, и она учила нас: ходить в юбках, правильному французскому прононсу, взгляду а-ля Грета Гарбо и курить с достоинством. С собой Вера Игнатьевна привезла из Ленинграда коллекцию старых немецких кукол, коробочку с обрывками кружев, три шляпные картонки и любовь к заветренному сыру. Она говорила нам, качаясь в гамаке:

– Девочки, не будьте банальными…

– Девочки, счастье надо придумывать, иначе оно будет скучным…

– Люди – это не все, что мы можем увидеть в этой жизни…

– Женщина должна обладать тонкими запястьями, даже если она моет полы в общественном туалете…

– Где-то в Белоруссии есть город Мир. Забавно было бы жить там и называть себя «гражданкой мира»…

Они прожили вместе четыре счастливых года, а потом умер дед, оставив жене все имущество. Мы с сестрой огорчились, ибо как нормальные практичные люди рассчитывали хотя бы на трехкомнатную квартиру. Через месяц умерла и Вера Игнатьевна, оставив завещание в нашу пользу. За этот месяц две разочарованные девочки навестили ее всего два раза, все еще переваривая последнюю дедову волю и прикидывая – сколько у старушки наследников. А она нас ждала. Ждала тем сильнее, что, как выяснилось на похоронах, никого из родственников у нее не осталось. Конечно, говорила мне потом сестра, глядя в сторону, мы бы обязательно ее потом навещали. Это просто после смерти деда у нас дел накопилось. Мы же нормальные люди – неужели бы мы бросили вдову нашего любимого дедушки? Да-да, – говорила я, – столько дел, а тут еще экзамены на носу. Мы бы летом все вместе поехали бы на дачу…

Но перед дачей мы, согласно завещанию, раздавали кукол, шляпки и кусочки кружев. На похороны приехали ее лучшие подруги. И оказалось, что не было никакой дворянской родословной, никаких фамильных сервизов и бабушки-эмигрантки. Как не было в жизни Веры Игнатьевны Парижа, Венеции, отточенных балетных движений и няни с Летним садом. А было рождение в лагерном бараке, амнистия для матери, война, ленинградская блокада, «Дорога жизни», изматывающий труд ради куска хлеба. И были вечерние курсы французского, без надежды побывать хоть когда-нибудь в Париже, жизнь впроголодь ради покупки очередной шляпки или кусочка антикварного кружева. Была потребность превратить свою жизнь в то, чем она могла бы быть, но не стала. А любовь к заветренному сыру оказалась не прихотью избалованной потомственной аристократки. Просто несколько лет дочь политзаключенной никуда, кроме как посудомойкой в ресторан, не брали. А после банкетов на тарелках оставался только такой сыр.

Мой дед знал абсолютно все о придуманном прошлом. Антикварный браслет, кстати, тоже был его подарком. И мы только теперь поняли значение его ироничных взглядов в нашу сторону, когда я и сестра небрежно рассказывали по телефону подругам о «дворянских корнях Веры Игнатьевны». Он смеялся над нашим недозрелым снобизмом, но две столичные девушки были победительно глупы и слышали только себя. А как они оба веселились, когда мы включили Веру Игнатьевну в наше генеалогическое древо! И я с гордостью носила его в школу, как и коллекционных кукол с потертыми саксонскими личиками. Вы же понимаете – происхождение – это очень, очень важно. Кровь, порода и все такое. Ну вы же понимаете?

А у меня все хорошо. Ни писать, ни рассказывать особенно не о чем. У всех как ни посмотришь – комплексы, переживания, рефлексия, трагедии или, на худой конец, драмы. А у меня ничего такого нет – все хорошо. Ни конфликта с матерью, ни комплекса Электры, ни несчастной первой любви, ни проблем с профессией. Даже проблем с подругами нет – у них тоже все относительно хорошо. «Секс в большом городе» смотрим иногда и все удивляемся – чего они там так мучаются? Деньги есть, мужиков полно, не дуры и не уродки – обычные женщины без особых проблем. А счастливыми быть не хотят. Когда вдруг хотят – то могут, конечно же. Перестают прислушиваться к своим глупым капризам и начинают жить широко и счастливо.

Я в детстве была заворожена Гогеном. Сейчас понимаю, что жизнь свою нужно малевать так же щедро и ярко, иначе за мелкими тусклыми деталями ты ее не разглядишь. Будешь смотреться в пыльное зеркало по утрам, покупать с получки баночки с кремами, натирать ими ранние морщинки и тихо вздыхать в ванной. Потом начнешь спать с кое-какими мужчинами, уговаривая себя сосредоточиться на оргазме, не обращая внимание на кустики волос у него на плечах. По выходным – нырять в бассейн с хлоркой, чтобы восстановить утраченную упругость мышц. Только вот от хлорки портится кожа и волосы, а твои стройные ноги на фиг никому не нужны, кроме тебя самой.

И окажется, что никакого восхождения на горы, ни одной поездки автостопом, головокружительного романа с женатым мужчиной или свободной женщиной – не было. И устриц с шампанским ты не пробовала. Чтобы сказать потом легко и не жалея собственных денег – какая гадость эти ваши скользкие устрицу! И поехать с бухты-барахты в другой город на последние деньги, чтобы просто там погулять одной – тоже не случилось. Размеренно и спокойно шла ты к своему счастью, которое было наградой за правильную жизнь. Как два поезда – по одной колее мчащиеся навстречу друг другу – и никогда не встретившиеся. Потому что не судьба.

А я почему-то счастлива. Потому что всегда любила Гогена, наверное.

Влюбленность у меня объясняется просто – недостаток тепла в организме. А тут – раз – весна! Теплая, сырая, запахи – как животное – все телом вдыхаешь. Нужен только подходящий объект для влюбленности. Или не подходящий, но чтобы в поле зрения присутствовал. Чтобы гормональные скачки были обусловлены наличием объекта вне досягаемости, а падение работоспособности объяснялось бы внезапным появлением рядом. Поэтому весной удобно влюбляться в друзей, старых знакомых и коллег по работе. Главное – чтобы месячник влюбленности не перерастал в квартальные катаклизмы. Чем хорошо влюбиться в коллегу: на работу – как на праздник! Любую бумажку несешь на согласование, по почте пересылаешь сухие отчеты с фатальными опечатками, стараешься не краснеть и все вспоминаешь школу. Приятно хоть раз в год, как насморком, заболеть старыми воспоминаниями. Руки дрожат, уши краснеют, в желудке плещется раскаленная лава, а ты мечтаешь о взаимности. Сидишь перед монитором, закрыв глаза, и мечтаешь… А потом вдруг твоя влюбленность как вирус расползается по рабочим помещениям и – начинает всех лихорадить. Самое смешное, что чем быстрее взаимность, тем меньше срок заболевания. Так ты можешь весь март и апрель сладко мучиться – все равно потом станет скучно и все сойдет на нет. Но если у объекта нет иммунитета и он тоже заразился…