Она за мной пришла - Диана Пирон-Гельман

чистенькая и трезвая. Что, этого мало, ты хочешь наказать меня сильней? Все, о чем я тебя просила, это сделать так, чтобы она не страдала. Чтобы ей было хорошо, вот и все. А не это, — на последнем слове голос ее сломался. — Господи, что угодно, но не это.

   Бутылка выскользнула у нее из руки и стукнулась о бетонный постамент. Женщина половчее перехватила ее, не давая упасть на землю.

— Неплохо, — произнес кто-то рядом. Молодой женский голос, и пугающе близко от нее. — Я б не отказалась от глоточка, если ты поделишься.

   Линнея молча протянула бутылку. Взявшаяся за нее рука оказалась маленький и худой, с покрасневшей грубой кожей вокруг обкусанных ногтей. Мизинец наполовину был скрыт серебряным кольцом-змейкой. Линнея скользнула взглядом выше, по затянутой в свитер руке, чтобы увидеть незнакомку полностью. Темные блестящие волосы топорщились неровными прядями, с одной стороны их длина достигала подбородка, с другой голова была выбрита над ухом. Куча сережек, от мочки и до самого кончика уха. Угловатое резкое лицо. Узкие плечи, легкая сутулость. Штаны, которые казались нарисованными, поблескивали в лунном свете, намекая, что сшиты из кожи. Остроносые туфли с тяжелыми квадратными каблуками. На этих тонких ногах они казались специальными утяжелителями.

   — Ты когда в последний раз ела? — выдавила из себя Линнея.

   Девушка пожала плечами:

— Недавно. Я в порядке, не волнуйся, — она протянула бутылку назад. — Рейф.

— Линнея, — машинально отозвалась та, краем сознания с удивлением отмечая, что сейчас она, сидя посреди разрушенного квартала, обменивается любезностями с уличной бродяжкой. Бутылка под пальцами казалась успокаивающе реальной — этакий противовес окружающему безумию.

   — Приятно познакомиться.

   — Взаимно.

   Несколько минут прошли в тишине, нарушаемой только потрескиванием бумаги, когда бутылка переходила из рук в руки.

— Раньше я тут жила, — сказала Рейф. Кивком головы она указала на отдаленное здание, наполовину обрушившееся. — Дом в той стороне. Третий этаж. Квартира моей сестры.

   — И что случилось?

— Энни погибла, — худое плечо на мгновение дернулось вверх. — Она спала, когда дом рухнул.

— Мне жаль, — глаза Линнеи наполнились слезами. Бедная девочка, вот так сразу лишиться и дома, и семьи. Это нечестно. Она сделала большой глоток, чтобы не разрыдаться. Выпивка и усталость ослабили ее защиту, не хуже кислоты разъедая броню, в которую она заключила свое сердце. Она резко выпрямилась и начала шарить по карманам в поисках бумажных платочков. Если она сейчас сдастся, то потонет в горе и никогда больше не выберется на поверхность.

   — А у тебя что? — спросила Рейф.

   И тогда из нее хлынул поток слов, перемежаемых глотками из бутылки и глухими всхлипами. Болезнь и боль Джули. Их долгое ужасное детство, скрашиваемое только обществом друг друга. Хорошие годы после того, как они ушли из дома. Ее собственная неустроенная взрослая жизнь, где единственными яркими пятнами были ее работа и ее сестра. Где-то на середине этого словоизвержения она посмотрела в глаза слушательнице и почувствовала себя так, слово провалилась в дыру, ведущую к центру мира. Но, как ни странно, ощущение это казалось вполне естественным.

— Я онколог, — поведала она этой вечной бездне. — Лечу рак. Я все время работаю с пациентами в терминальной стадии болезни. Я знаю, что люди умирают. Я должна была бы примириться с этим. Но не могу. Я не могу больше смотреть, как она страдает, и я не могу позволить ей уйти. И уж точно не могу спасти ее, — последние слова оставили во рту привкус пепла. — У нее больные почки. Плюс три удара, спасибо проблемам с сосудами, которые она унаследовала от нашей мамочки. Не моя область.

   Она резко поднесла бутылку к губам, сделала большой глоток:

— Представляешь себе, каково это — быть высококлассным специалистом, таким, что знания по медицине чуть из ушей не лезут, и понимать, что толку от тебя — ноль? Я как гражданский на поле боя. Я извожу нефролога, выуживаю информацию о новых способах лечения, которые никто не соглашается опробовать, перерываю Интернет в поисках панацеи. Каждый час я умоляю дать мне информацию о ней. Спала ли она, ела, сколько кубиков обезболивающего нужно будет ей вколоть? Потом я иду туда и пару часов изображаю радость, так что в конце концов мы обе так устаем от этого, что уже не можем друг на друга смотреть, — она снова приложилась к горлышку. — Сегодня вечером она попросила меня дать ей умереть. Ничего себе рождественский подарочек, а? Я спросила ее, чего бы ей хотелось на Рождество. Как если бы она выкарабкалась, как будто все в порядке. Вот она мне и ответила.

— Плохо, — в тихом голосе Рейф слышалось понимание.

   — Угу.

   Снова наступила тишина, почти осязаемая, такая, что Линнея слышала стук собственного сердца. Она чувствовала себя опустошенной, словно после долгого приступа рвоты, пережитого на коленях у фарфорового «седалища». Пульсация в висках предвещала сильную головную боль, но пока что состояние было вполне терпимым. Даже желанным. Что угодно, лишь бы отвлечься от решения, которое нужно принять.

   — Ты веришь в чудеса? — снова Рейф. Спрашивает так, словно ответ ее не слишком интересует.

   Линнея вскинула голову и посмотрела Рейф в лицо.

   — Покажи мне чудо, и я тебе отвечу.

   Рейф улыбнулась и взяла ее за руку. Затем она произнесла слово, которого Линнея раньше никогда не слышала и от звуков которого у нее мурашки поползли по телу.

   Головокружение охватило ее, затянув в многоцветный вихрь. Линнея попыталась встать, но земля исчезла. Единственной реальностью были вцепившиеся в нее пальцы Рейф. Все остальное было навеянными безумием галлюцинациями. Мимо нее проносились образы из ночных кошмаров, они смотрели на нее, подбирались поближе, тянулись к ней полупрозрачными пальцами, похожими на пряди болезнетворного тумана. Малиново-черного от гнева, серо-желтого от отчаяния. Черная вспышка, оттенка которой она не смогла распознать, ненавистью обожгла мозг. Вслед за эмоциями пришли голоса. Тысячи голосов окружали ее, бились в уши невероятной симфонией воплей, криков и шипящих шепотов. Она закричала в ужасе, а потом рухнула на колени.

   Колени ударились о твердый пол. Знакомый грязно-белый линолеум, она упирается в него руками. Никаких больше цветов. Никаких воплей проклятых. Только твердый пол и благословенная тишина.

   Тихие звуки, тоже знакомые, коснулись ее сознания — приглушенный писк монитора, показывающего кровяное давление, и тихое сипение респиратора. Она села на пятки и огляделась. Они были в палате Джули, сама она стояла на коленях перед приподнятой кроватью, а Рейф примостилась на краешке