XVII. Мечом и словом Божьим! - Александр Вячеславович Башибузук

Придворные заполошно закружились вокруг него.

— С дороги, мать вашу! — я соскочил на землю и ринулся к королю, разгоняя ударами шпаги плашмя лошадей по сторонам.

Упал на колени рядом с ним и едва не взвыл от картинки перед моими глазами.

Из груди Людовика торчал острый сук, пробивший его тело насквозь. Король хрипло и надрывно дышал, мелко и судорожно сучил руками и ногами, а на губах его пузырилась яркая кровь.

— Вы! Не оставите мою семью и Францию, мой друг… — едва слышно прохрипел он. — Только вы… — он закашлялся, и сипло выдохнул. — Только вы их спасете…

Сильно дернулся и умер.

— Что там, что? — к телу сунулся Сен-Мар. — Что с его величеством? Не молчите…

Я грубо отпихнул его локтем, попробовал найти пульс у Людовика и не нашел его.

Встал и тихо сказал:

— Король умер! Да здравствует король!

Уже через четверть часа мушкетеры придворных рот плотным кольцом окружали королевские шатры, а Арамис писал письма Ришелье и де Брасу…

Глава 3

Барон

Париж… Когда-то этот город казался мне воплощением мечты. Тут каждый дом, каждый сквер, каждая площадь, да что там — каждый закуток обладал своей историей, уходящей корнями в седую древность. Речь, разумеется, не идет о социальных районах, где разудалые негры ведут свой темный бизнес, а по праздникам громят магазины, дерутся с полицией и жгут машины белых французов. Нет, такой Париж мне не интересен и не нужен. Пусть французы сами хлебают большой деревянной ложкой то дерьмо, что взрастили.

Но и старый Париж, в котором я очутился, за прошедшие годы надоел мне хуже горькой редьки. Вся его «давняя история» была чередой обычных пьянок, грабежей, насилия и войн. И не был бы сей город столь славен для многих, если бы не люди, воспевавшие его во всех столетьях в книгах, песнях, фильмах. Дюма, Джо Дассен, Люк Бессон — да мало ли имен можно назвать.

— Господа, пошлина за въезд… — городской стражник бросился было в нашу сторону, но увидев недобрые лица, поспешил отойти, чтобы не попасть под копыта коней. Мы и не думали сбавлять скорость, влетев в город на полном ходу.

По сути же, если отбросить лирику в сторону, Париж ничем не отличался от других европейских столиц этого времени. Не было в нем еще лоска и шика чуть поздних эпох, все вокруг выглядело серо и мрачно, даже белоснежное снежное покрывало, укрывшее город, не могло скрыть извечную грязь и мерзость парижских улиц.

Впрочем, надо признать, за последние годы ситуация во многом улучшилась. Случилось это, без ложной скромности, благодаря моей персоне.

Моя задумка сработала. Париж обзавелся сетью общественных туалетов, посещать которые стало престижным делом. Даже сам Его Величество, проезжая по городу, не погнушался однажды опробовать павильон для знати, а после приказал построить во дворе Лувра подобный, названный «Большим туалетным дворцом», и с тех пор дело пошло в гору. Наш подставной человек, имени которого я не знал и знать не хотел — Перпонше вел с ним все общение, — открывал павильоны или «малые дворцы» один за другим: для знати, для буржуа и даже для последней бедноты.

И город постепенно преображался. Сейчас редко можно было встретить человека, опорожняющего свой кишечник прямо на ближайшем углу — это стало не принято, хотя когда я впервые въехал в Париж, то видел подобное на каждом шагу.

— … Свежий хлеб! Только из печи!

— Галантерейные товары! Лучшего качества! Это заявляю вам я, Жак-Мишель Бонасье!

— Колбасы! Жареные колбасы!..

Крики продавцов не смолкали ни на мгновение. Шум и гам, несмотря на плохую погоду, стоял такой, что ничего не слышно было уже за пару шагов.

Уличные туалеты — не единственный мой вклад в развитие города. С полного одобрения кардинала Ришелье, я замыслил и уже начал осуществлять массовое строительство городских водостоков. Надо сказать, кое-что в Париже имелось еще с античных времен — порядка десятка километров старых открытых стоков, загаженных и забитых. Большая же часть нечистот и отходов, в том числе ядовитых — от парижских ремесленников, попросту сбрасывались в многочисленные ручьи, которые уносили все в Сену.

Получив королевское финансирование, я выбрал толкового человека и дал ему должность инспектора водостоков с хорошим содержанием, а так же несколько людей в помощь, и работа пошла. В первую же подобную экскурсию один человек утонул, еще двое отказались участвовать в дальнейших работах, но остальные соблазнились высоким жалованием и остались. И уже через два месяца я получил первый примерный план того, что имелось на данный момент. Дело сдвинулось с мертвой точки, и при королевском одобрении начались первые мероприятия по расчистке и расширению водостоков. Да и гигантские кучи мусора за стенами города так же начали потихоньку разгребать.

Так что сейчас, въезжая в Париж, я уже не чувствовал мощного, сбивающего с ног смрада, как в тот самый первый знаменательный раз.

Я мечтал сделать место, где живу, чистым и пригодным для нормальных людей, к коим я имел дерзость себя причислять, и постепенно, шаг за шагом, шел к этой цели.

Какой-то шустрый мальчишка перебежал дорогу прямо перед нашими лошадьми. Еще бы мгновение и копыта перемололи бы его кости в труху, изломав тело и лишив его жизни, но паренек чудом увернулся и, даже не оглянувшись, скрылся в ближайшем проулке. Четверка сопровождающих меня воинов не обратила на происшествие ни малейшего внимания. Сбей мы его, никто из них даже не остановился бы, чтобы проверить, жив ребенок или нет. Я лишь облегченно вздохнул, но ничего не сказал. Настолько не ценить жизнь, свою ли, или чужую, у меня пока не получалось.

Вскоре мы добрались до особняка, который уже несколько лет был моей парижской резиденцией.

Вышколенные слуги приняли разгоряченных лошадей и увели на задний двор в стойла, мы же впятером прошли внутрь, где уже накрывали на стол. Нас сегодня не ждали, но в компетенции людей, служивших в доме, я не сомневался — их отбирал лично Перпонше.

Через четверть часа все было готово. На столе дымилась горячая еда, слуги уже разливали вино по кружкам, в камине трещали дрова, быстро нагревая обеденный зал.

Сразу же, не теряя времени, я приказал послать за мэтрами Жоли и Перпонше.

Люка и Бенезит, по выработанной за годы привычке, расположились по обе стороны от меня. Мерентрин и Лаваль сели чуть дальше — они,