Выстрелы в Сараево. Кто начал Большую войну? - Игорь Макаров

Получив от господина Угрона сию печальную весть, я тут же поспешил на почту. В отделении «poste restante» я получил письмо, которое покойный господин Гартвиг написал мне за два дня до своей смерти. Можно понять чувства, которые у меня вызвало это письмо. Господин Гартвиг сообщал мне, что в Белграде нет следов тревоги, что господин Пашич перед предстоящими выборами отправился в сербскую провинцию, что госпожа Гартвиг наносит визит своему сыну, консулу в Варне, и что первый секретарь дипмиссии, господин В. Штрандтман, вернулся из своего отпуска и теперь взял отпуск секретарь-переводчик господин Г. Мамулов. Сам же он пока остается в Белграде, чтобы 29 июня/12 июля присутствовать на торжествах в честь дня рождения короля, а затем 2/15 или 3/16 июля выезжает в Наухайм. Письмо заканчивалось фразой: «Я могу со спокойной совестью наслаждаться заслуженным отдыхом».

Письмо господина Гартвига до некоторой степени успокоило мою больную совесть, укорявшую меня за то, что я не нахожусь на своем посту. К тому же постоянные угрозы Австро-Венгрии, которыми она осыпала Сербию во время Балканских войн, сделали мои нервы несколько менее восприимчивыми, и они не так остро, как раньше, реагировали на каждую вспышку напряжения.

Наше пребывание в Швейцарии приближалось к концу, поскольку вторую половину моего отпуска мы решили провести в окрестностях Фиуме. 2/15 июля мы отправились по железной дороге из Андерматта через Милан в Венецию. Там мы провели два дня и 7/20 июля прибыли в Фиуме. Осмотрев Криквеницу, Аббацию и Ловран, мы остановили свой выбор на Ловране и 7/20 июля поселились в здешнем пансионе, на вилле Бушбек. В тот самый день наш шестилетний сын в сопровождении своей гувернантки выехал из Белграда, чтобы присоединиться к нам, и 9/22 июля прибыл в Ловран. Гувернантка передала мне письмо капитана А. Верховского.

Это письмо от 7/20 июля, т. е. когда до вручения австрийского ультиматума оставалось три дня, было, как и письмо господина Гартвига, очень успокоительным. Особенно примечательным было сообщение о том, что сербский военный министр разрешил отпуск за границей ряду офицеров. Подобное допускалось только тогда, когда не существовало никаких опасений относительно каких-либо осложнений. Известно, что неожиданный ультиматум Австро-Венгрии и быстрое объявление ею войны застигли начальника сербского Генерального штаба, генерала Радомира Путника, а также инспектора инфантерии, генерала М. Мариновича, и еще несколько офицеров в Австро-Венгрии, и все они, за исключением генерала Путника, были интернированы и четыре года вынуждены были провести в заключении. Как я полагаю, это доказывает, что совесть ведущих сербских кругов ничто не тяготило, ибо они исходили из того, что никакой войны быть не может.

9/22 июля я получил письмо от Верховского, а уже на следующий день Белграду был вручен австрийский ультиматум. Напрасно обращался я в телеграфные агентства в Ловране, Аббации и Фиуме в ожидании известий от Верховского. Позднее я узнал, что он мне выслал три телеграммы, но я их не получил. Столь же безуспешным было посещение русского консула в Фиуме, господина Е. Гилки, у которого я хотел выяснить ситуацию.

Рано утром 13/26 июля в Ловране была объявлена мобилизация. Это был ясный ответ на все вопросы и сомнения. Я оставил мой большой багаж в отеле «Royal» в Фиуме и с семьей поспешил на вокзал. Давка была большой. Все посетители морского курорта возвращались домой или на свои мобилизационные пункты. Только благодаря любезности одного славянина, исполнявшего обязанности начальника станции, нам удалось сесть в специальный поезд. В 9 часов вечера мы тронулись. Поскольку все места были заняты, мы вынуждены были довольствоваться коридором вагона, также переполненным. Примерно в 3 часа утра 14/27 июля мы прибыли в Аграм (Загреб). До прибытия белградского поезда мы были счастливы прикорнуть на деревянных скамьях зала ожидания, чтобы немного отдохнуть после бессонной ночи. Пассажирский поезд на Белград прибыл в 9 утра, с двухчасовым опозданием. Мы смогли взять билеты только до Землина. Поезд был забит под завязку, и пассажиры пребывали в большом возбуждении. На всех станциях проходили патриотические митинги, но самое сильное возбуждение царило в Сисаке. Коммерсанты, которые ехали с нами в поезде, яро дискутировали о невыносимом положении страны и видели в войне единственный выход. Поезд все больше запаздывал и прибыл в Славонски Брод на 4 1/2 часа позднее расписания. Последовав совету проводника, мы пересели в Броде на скорый поезд, который нас здесь догнал. Когда я шел вдоль перрона между двумя военными поездами, на одном из которых боснийские сербы ехали с севера на восток, а другой вез хорватов в Боснию, то стал свидетелем разных ссор между солдатами.

В Митровице поезд получил вооруженное сопровождение: к каждому вагону приставили двух солдат с примкнутыми штыками. После полуночи, с 14/27 на 15/28 июля, мы прибыли в Землин. Я предъявил полицейскому служащему свой дипломатический паспорт, и он предложил сопроводить меня с семьей в отель на ночлег. По такому случаю он мне сообщил, что 14/27 июля румынское судно «Эльза» совершило несколько рейсов между Землином и Белградом, чтобы доставить сербов из Землина в Белград, а австрийцев и немцев из Белграда в Землин. Этот обмен, по всей вероятности, будет продолжен на следующий день. Перед входом в Гранд-отель стояли два солдата с примкнутыми штыками, а в коридорах, у дверей всех номеров, виднелись одни офицерские сапоги.

Утром 15/28 июля я пошел в полицейское бюро. Здесь я узнал, что пароход «Эльза» уплыл и переправа закрыта. В обеденные часы штабом XIII армейского корпуса генерала Ремена мне был предложен пропуск, с которым я мог бы пешком перейти железнодорожный мост, ведущий в Белград. Вследствие высокого уровня воды добраться до моста на автомобиле было, однако, невозможно, Нужно было идти несколько километров по щебню между рельсов и вдобавок нести на себе ручной багаж. Я отказался от этого предложения и, указав на опасность «недоразумений», объявил, что не имею желания совершить прогулку с семьей между аванпостами австрийских и сербских линий.

В 1 час 15 минут в Землин на мотоботе прибыл граф Шпее, новоназначенный немецкий генеральный консул в Белграде, брат адмирала, погибшего в битве при Фолклендских островах. Представившись, я разъяснил ему свое положение. Граф Шпее, естественно, был очень сильно заинтересован, чтобы вывезти из Белграда немцев и австрийцев, и настоял на том, чтобы венгерский пароход «Зриньи Миклош» был подготовлен для выполнения этой задачи. В 2 часа пополудни стало известно, что Вена телеграфировала в Ниш об объявлении войны. Тем самым исчезла всякая возможность переправы в Белград. Я был очень рад, что при таких обстоятельствах не решился предпринять прогулку по мосту. В эти часы около 150 сербов на набережной Землина ожидали переправы на свою родину. Видя, что граф Шпее намеревается вернуться на своем мотоботе в Белград, я попросил его перевезти и меня с семьей. Он согласился. Это неудивительно, потому что Россия и Германия еще не находились в состоянии войны. Мотобот встал на якорь возле австрийского патрульного бота «Д». Его команда с любопытством наблюдала за нашей погрузкой на консульский бот под немецким флагом. Очень скоро бот отчалил от набережной Землина и взял курс на Белград. Мы с графом Шпее обменялись мнениями о разразившемся конфликте, причем каждый представил точку зрения своей нации. При этом граф Шпее выразил мнение, что сербская столица не будет защищаться и останется открытой для австрийских войск. Эти слова меня обескуражили, поскольку мне не был известен сербский оборонительный план и я не был информирован об обороне Белграда. Но сообщение графа Шпее, которое, очевидно, происходило из австрийских источников, оказалось правильным. Чтобы не подвергать бомбардировкам и разрушению свою столицу, сербские военные власти решили не защищать Белград, считая его открытым городом. Однако случилось иначе: сербы взорвали железнодорожный мост между Белградом и Землином, и все попытки австрийцев переправиться были отбиты. Таким образом, надежды австрийцев и вера их союзников в то, что Белград падет в первый же день войны, оказались тщетными. Для хода войны это имело большое значение.