Джинкс - Сэйдж Блэквуд

А затем Джинкса резко качнуло вперед, и он вдруг увидел лесную даль. Мимо него, – будто он летел, – так и свистели ветки. Он несся между деревьями на такой скорости, что боялся в любую секунду врезаться в какой-нибудь ствол и расшибиться в лепешку. Потом вдруг снизился и полетел над тропой, едва не чиркая по ней носом. Он видел вмерзшие в землю отпечатки ног, копыт, когтей. А секунду спустя взмыл вверх и углядел за ветвями бежавшую по лесу ватагу троллей. Затем тролли исчезли и появился карабкающийся на дерево медвелак.

И наконец Джинкс повис над прогалиной, разглядывая одетую в красное девочку примерно его лет, – она возилась в огороде, перекапывая на зиму землю. Джинкс с удовольствием понаблюдал бы за ней подольше, но уже снова летел на слепящей скорости среди деревьев…

– Мяу!

На колени ему запрыгнула кошка, и он, совершенно ошеломленный, свалился на пол. Он снова оказался в башне. Покачиваясь и дрожа, встал на ноги – и обнаружил в дверях глядевшего на него Симона.

Чародей указал на окно:

– Ты с ним поосторожнее.

– Что это такое? – спросил Джинкс.

– Дальновидное Окно.

– И как оно работает?

– Чтобы управлять им, необходимо заклинание, – сказал Симон. – Если хочешь присмотреть за кем-то, это существо должно быть связано с другим концом заклинания. Иначе будешь видеть лишь проскальзывающие мимо картинки.

– А могло бы оно показать мне мою прогалину? – спросил Джинкс. Он не то чтобы тосковал по дому. Не так уж и сильно. Просто думал: хорошо бы посмотреть, как там и что.

– Наверное, если бы захотело, – ответил Симон. Он пристукнул пальцами по окну, небрежно, как будто стекло и не стоило таких денег, каких большинству людей за всю свою жизнь в глаза не видать. – Оно себе на уме. Показывает только то, что хочет. Я так думаю.

– Но наверняка не знаешь? – уточнил Джинкс.

Легкое раздражение полыхнуло вокруг Симона.

– Конечно, знаю. И тебе только что сказал.

Пришла и прочно обосновалась зима. Симон подолгу отсутствовал. Уходил куда-то, оставляя Джинкса с кошками, а возвращался нередко в дурном настроении. И все же, когда он сидел дома, жить было веселее. Чародей нагонял на Джинкса страх, но понемногу страх этот становился домашним, пахнущим шерстью и даже уютным на свой манер, как завыванье метели.

Метели Джинкс любил – они внушали Симону желание заняться стряпней. А занявшись ею, он мог продолжать часами – пироги, хлеб, медовые коврижки, суп, компот, печеные яблоки… Джинкс же вертелся поблизости, поднося все необходимое, мо́я посуду и чувствуя себя защищенным теплым облаком, которое окружало чародея, – даром что во время готовки тот обычно сердито ворчал.

К ведьмам Джинкс уже попривык. Симон угощал их, внимательно выслушивал все, что они рассказывали о волшебстве, а затем уходил, – как правило, в южное крыло – наверное, испытывать то, о чем они поведали, в деле. По временам Симон запирался там на несколько дней, и тогда Джинксу было одиноко. Иногда он поднимался наверх, смотрел в Дальновидное Окно – показать ему родную прогалину оно никак не желало, зато, похоже, привязалось к девочке в красном чепце.

Джинкс обзавелся привычкой беседовать с ней. Поскольку слышать его девочка не могла и даже не знала, что он наблюдает за нею, ему приходилось придумывать и то, что говорила она.

– Хотел бы я знать, куда уходит Симон, – говорил ей Джинкс.

Однако девочка знала об этом не больше, чем он.

Какие бы усилия Джинкс ни прилагал, увидеть запретные покои ему так и не удалось. Он исследовал каждый закоулок Симонова дома – осмотрел все, изнутри и снаружи. Даже на крышу сарая, в котором жили куры и козы, залез – и скатился с нее в снег, в первый раз случайно, а потом уж в свое удовольствие. Но в запретное крыло пробраться не смог. Симон всегда держал эту дверь на запоре.

Правда, иногда он приходил среди ночи в кухню, и Джинкс, проснувшись, обнаруживал рядом с собой шишковатые ступни чародея. А обнаружив, с удовольствием вылезал из-под стола, усаживался за него, и они в темноте вместе пили сидр и ели хлеб с сыром. Ни он, ни Симон ничего при этом не говорили. Просто неспешно трапезничали, позволяя звукам ночи и ее холодку обтекать их, да время от времени сгоняя со стола кошку. А как-то ночью, уже в начале весны, Джинкс, проснувшись, увидел еще одну пару ступней. Красивых, узких, смуглых, с приятными и опрятными пальцами, которые, в отличие от Симоновых, на древесные корни нисколько не походили.

Джинкс услышал звяканье расставляемой по столу посуды, потом рядом с новыми ногами появились ноги Симона.

– Долго же тебя не было, – сказал он тихо, чтобы не разбудить Джинкса.

– Всего неделю, – голос принадлежал женщине.

– Мне показалось, что дольше.

В неделях и месяцах Джинкс разбирался слабо – знал, что они бывают, но время текло для него как-то слитно и смутно. С тех пор как он попал в дом Симона, началась и закончилась зима. Значит, прошло больше недели. А между тем ног этой госпожи Джинкс еще ни разу не видел.

– Ты ведь знаешь, они не хотят, чтобы я бывала здесь, – сказала женщина.

– Угу. Но ты все равно бываешь.

Липкое, серебристо-сладкое чувство стекало с краев стола, угрожая заляпать Джинкса. Испуганный, он громко всхрапнул, чтобы напомнить Симону о своем присутствии.

– Что это?

– Мальчик. Спит под столом.

Джинкс зажмурился покрепче, поскольку оба они наклонились – посмотреть на него. Для того чтобы видеть чувства людей, глаза ему не требовались – чувства эти проникали в него и без них, как краска, звук, образ. Порой даже как вкус.

– «Мальчик», – сказала госпожа. И вдруг серебристо-сладкое чувство словно ощетинилось. – Где ты взял мальчика?

– У его родных. Заплатил серебряную полушку.

А вот это, сообразил Джинкс, правдой, строго говоря, не было. Симон, конечно, говорил, что заплатит за него серебряную полушку, однако набежавшие тролли сберегли деньги чародея.

– И зачем же тебе понадобился мальчик? – голос госпожи снова доносился сверху, они больше не разглядывали Джинкса. Говорила она с акцентом, как будто слова лесного языка, урвийского, были для нее не родными.

– Он прибирается в доме. Приносит дрова. Ну и так далее.

– Раб, – сказала госпожа. Все серебристо-сладкое замерзло в ней, как февральский лед.

– Он не раб. Подрастет, я ему жалованье назначу.

– Так вот почему ты всю зиму не подпускал меня к кухне. Мальчика прятал.

– Я знал, что ты поднимешь дурацкий шум, – сказал Симон. – А это просто мальчик, ничего больше.