Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

мне рассказывала об этом поляке… как его? Ах да! Думецкий. Ты можешь вызвать его на встречу в парк Сабатини? — грубовато, но время прижимало, скоро лететь в Москву, не до конспирации.

— В парк? Зачем? У меня с ним ничего не было. Он очень удивится.

— Намекни, что может быть… — это он сказал зря, слишком цинично, дама может взбелениться.

Наивная женщина так и не поняла, чего от нее требовалось, хотя все было ясно: он хотел всего лишь поговорить с поляком один на один, конечно, ни слова поляку об этом, вопрос очень деликатный, даже ему пока не все раскрыли, пусть думает, что на свидание придет она. Так нужно для партии, все мы служим единому делу, и вообще, она молодец, и Рамон — настоящий коммунист, весь в маму, и даже хорошо, что он пижонит и похож на буржуя, такие тоже нужны.

Она прильнула к нему и потушила свет.

— У тебя есть сердце? — спросила она утром.

— Не знаю, — улыбнулся Клим и нежно поцеловал ее.

Сердце, наверное, было.

…Думецкий спустился по лестнице в парк Сабатини, вертя головой в поисках Марии. Время и обстрелы сделали свое дело: вся былая пышность парка потухла, статуи облупились, фонтаны не работали, кое-где темнели воронки от снарядов, народу не было. Смеркалось.

Клим Серов стоял за статуей, опустив руку в карман. Неловко повернувшись, он стукнулся головой о скульптуру и тихо выругался. Поляк уже появился в поле зрения, но в этот раз Клим не чувствовал легкости — нет, он не боялся, просто было противно, словно он рубил, как отец, беспомощную курицу.

Думецкий присел на скамейку, он не знал, что давно бродит под прицелом, он радовался свежему воздуху и любовался вороной, тупо наблюдавшей за его грядущей смертью с ветки.

Клим целился из браунинга, он бил тише, руку пришлось положить на статую Аполлона — еще один родственник испанского короля, вся столица в них, словно более приличных людей и не родилось!

Выстрел цокнул, как московский извозчик, тронувший с места лошадь. Думецкий безмолвно повалился на скамейку. Товарищ Энгер каждый день тренировался в тире, в подвале на Лубянке, в загранкомандировках тоже не расслаблялся.

За границей жить и работать легко даже тогда, когда очень тяжело, нет ощущения непредсказуемости и страха, которые сразу возникают после пересечения советской границы, и разрывается голова от загадок: неужели все шпионы и враги народа? Или…

Ночная Москва напоминала пустыню. «Эмка» вырвалась из центра и закрутилась по пригородным дорогам, направляясь к кунцевской даче вождя.

Три часа ночи, прекрасное время для работы, светлая голова, ничто не отвлекает. Правда, в эту ночь все повернулось по-другому, Иосиф Виссарионович затеял с соратниками пир, точнее, обсуждение дел во время застолья, которое само по себе вылилось в пьянку. Обсуждали политические маневры Гитлера, вероломство Черчилля и глупость Рузвельта, Сталин пил кахетинское и дымил трубкой, закусывал исключительно травкой и овощами, которые каждый день привозили из родной Грузии, и потешался, накачивая соратников водкой. За отказ полагалось двойную, за категорический отказ можно было и загреметь.

— Давайте выпьем за товарища Сталина, создателя Красной Армии, великого продолжателя дела Ленина! — Ворошилов качался, но говорил с пафосом (о том, что создателем Красной Армии был Троцкий, он уже давно забыл).

Все чокнулись, однако до конца маршал пить не стал, что не укрылось от острого взора первого друга детей и машиниста истории.

— Ты что не пьешь до дна за товарища Сталина? Злобу затаил? Ну-ка, посмотри мне в глаза.

— Я больше не могу пить, Иосиф Виссарионович, — лепетал Ворошилов, не в силах удержать разбегавшиеся глаза.

— Не ври! Смотри мне в глаза! Или ты считаешь, что Красную Армию создал Лев Троцкий?!

При упоминании ненавидимого всем народом имени маршал с неожиданным проворством схватил рюмку и. выпучив глаза, быстро выпил до дна, потянулся за куском бледного, как он сам, балыка, но покачнулся и упал на стол. Сталин и глазом не повел, тут же вбежали охранники и унесли безжизненное тело наркома.

О прибытии Серова доложили лично Берия. Как все грузины, он умел пить даже под гнетущим взором своего соплеменника. Он вышел к Климу в небольшую комнату с вырезанными из «Огонька» пейзажами Шишкина в рамках (это была врожденная любовь вождя к простому) и, блестя пенсне, с удовольствием его осмотрел. Хороший парень, особенно в новенькой чекистской форме с четырьмя шпалами, воистину русский красавец, добрый молодец, как Илья Муромец или… как его, Добрыня Никитич, такие люди — гордость партии и основа ее главного оружия — НКВД.

— Я не знаю, зачем он тебя вызвал, — сказал Берия. — Но предполагаю, что он поинтересуется положением в Испании после падения республики, возможно, судьбой всех наших, кто помогал испанцам… честно говоря, не знаю. Товарищ Сталин смотрит очень далеко и может задать любой вопрос — так что будь готов.

Клим ожидал приема в другой комнате, приличествующей образу товарища Сталина, однако вождь неожиданно появился сам, скромный и простой, он вошел мягко, лишь поскрипывали хромовые кавказские сапожки.

Серов начал было рапортовать, но вождь остановил его повелительным жестом руки.

— Садитесь, товарищ Серов! — сам не садился, а прохаживался вокруг него, словно обнюхивая. — Как вы добрались до Москвы?

— Через Францию, я был в числе последних, самолетов не хватило.

— Товарищ Берия докладывал мне, что вы хорошо поработали против троцкистов. Это правда?

— Не мне давать оценку своей работы… — это было скромно, это было хорошо, вождь это любил.

— Он лично нейтрализовал Думецкого, — вставил Берия.

— Это хорошо, что лично. А то у нас много развелось бездельников, которые умеют только командовать, — одобрительно заметил Сталин. — Но я вас вызвал по другому поводу: уже давно нам и всему народу натирает ногу большая мозоль: Лев Троцкий. Эту мозоль нужно срезать. Вам лично.

Для Берия это задание прозвучало как новость. Он нервно зашевелился, конечно, они не раз говорили о том, что место этой поганой собаки — на кладбище, но тут уже пахло конкретикой, и кто знает, вождь мог и вздернуть за отсутствие полезных предложений и здоровой инициативы со стороны наркома.

— Скажу вам откровенно, товарищ Сталин, что мне будет трудно выполнить ваш приказ.

— Вы боитесь? — удивился Сталин.

— Ради партии я готов сделать все, что угодно. Но Троцкий живет в Мехико на вилле в Койоакане, которая тщательно охраняется. Значит, надо войти в доверие к Троцкому. Но он подозрителен и считает, что большинство русских связано с НКВД.

— Правильно считает, — засмеялся Берия. — Он уже не раз обжигался на нашей агентуре.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Сталин. — Вам он не