Девочка, не умевшая ненавидеть. Мое детство в лагере смерти Освенцим - Лидия Максимович

продержались. Конечно, нормальной жизнью это назвать было трудно, но мы были, по крайней мере, свободны.

Случалось, что мы обнаруживали в лесной глухомани целые маленькие поселения партизан. Самые продвинутые умудрялись на крошечной территории организовать медпункт, школу для детей, синагогу и даже склады. Они пытались перенести в лес ту привычную жизнь, которой жили в деревнях. Многие выживали, выращивая ячмень и пшеницу. Некоторыми группами командовали партизаны из Советского Союза. Но мои родители стремились к независимости. Их девизом было «Не зависеть ни от кого и ни от чего».

Бабушка с дедушкой были уже старые, но бодрости и крепости у них еще хватало. В лес они взяли с собой Михаля, моего брата. Строго говоря, он только со временем стал моим братом. Он был старше меня, ему исполнилось тринадцать. Михаль рос без отца, и дедушка с бабушкой взяли его в семью, наняв вместе с матерью для мелких работ на своей маленькой ферме. Женщина об этом попросила, а бабушка была не против. И Михаль прижился, как свой.

Я сначала его не приняла: ревновала к своим. Бабушка тогда отвела меня в сторонку и мягко сказала: «Люда, не надо его выгонять прочь, не надо его отталкивать. Считай его старшим братом». И теперь во время наших лесных вылазок он часто шел впереди меня, подпрыгивая на ходу. Он был быстрым и ловким. Со временем я его полюбила и охотно принимала его покровительство. Он учил меня бегать рядом с ним по тропинкам, удирать от диких зверей. И от немцев. Учил, как переходить лесную речку вброд и ловить рыбу в маленьких речных заводях. Он сделал мне палку, чтобы я ходила увереннее и быстрее. По ночам он спускался со мной в землянку и накрывал меня листьями, чтобы я не замерзла. В общем, он стал моим близким и надежным другом.

Бабушка была женщиной великодушной. Она, не раздумывая, приняла Михаля в семью. Мама с папой тоже без труда приняли его, и он стал для них старшим сыном. К тому же в делах сопротивления две руки никогда не были лишними. Наше будущее лежало где-то между землянкой и неизвестностью. А настоящее, несмотря ни на что, было прекрасно. Наши белорусские леса, при всей труднодоступности, порой дарили нам свои теплые объятья. И сегодня, когда я вхожу в лес, меня окружают знакомые запахи. Мокрая листва, мох возле деревьев, полянки, освещенные солнцем, – так пахли друзья. От этого времени у меня тоже остались отрывочные воспоминания, вспышки: шныряющие на закате под ногами сони в поисках пищи, плеск первых головастиков в запрудах, зайцы, скачущие между деревьями, испуганный уж, удирающий в траве.

Именно здесь моя душа обрела свои контуры, здесь она напиталась живым соком. Лагерной тьме Биркенау не удалось целиком поглотить тот свет, которым я наполнилась здесь. Спасибо времени, проведенному в лесу, ибо именно здесь я и научилась во всем находить что-то хорошее. Природа постоянно возрождается и всегда говорит сердцу человека: «Всегда можно начать сначала, жизнь всегда открыта для всех новых начинаний». Эта уверенность никогда меня не покидала, хотя жизнь и была ох как непроста.

Я помню мамины глаза, светящиеся по ночам, как у кошки. Помню отца, выходившего покурить возле землянки. Потом он вдруг начал куда-то исчезать: его мобилизовали в русскую армию. Он вынужден был согласиться, выбора не было. Как ни стремился он держаться в стороне от армии, у него ничего не получилось. На все случаи жизни у него была поговорка: «С немцами – ни за что». И этому правилу он остался верен.

Я помню, как он распрощался с нами и ушел. В последний раз поцеловал маму. В ее глазах не было страха. Она надеялась, что все будет хорошо. Из них двоих сильной была мама, это на ней держалась семья. Завербовавшись в армию, отец утратил сильную поддержку. Но его поддерживала надежда, что они еще смогут увидеться. Они попрощались без излишнего драматизма.

А враг был близко, иногда подходил вплотную. Но в душе мы все были уверены: нас так просто не возьмешь, мы все равно победим.

Конечно, при каждой немецкой облаве мы пугались. Немцы въезжали на холмы, виляли на своих джипах по лесным дорогам, а потом спускались оттуда пешком с собаками на поводках. Псы указывали, куда идти.

Наши часовые следили за их передвижениями, сидя в кронах деревьев. Если они замечали, что немцы подходят слишком близко, то спускались вниз и показывали, в какую сторону нам бежать. И мы вынуждены были продвигаться на малообжитые территории.

С нами шли старики и дети. Поэтому уходить надо было с большим запасом времени. Уйти слишком поздно или слишком медленно для нас могло кончиться плохо: нас могли поймать. К тому же немцы были непредсказуемы. Они могли нас выследить и депортировать, могли и убить во время облавы. Щепетильностью они не отличались. В их глазах наши жизни не имели никакой ценности. Расстрелять нас или нет, у них зависело от настроения. Видно, мозги им промыли как полагается. Гитлер считал, что знание для молодежи губительно. Ему нужна была молодежь активная, с точной установкой. Если заглянуть этим парням в глаза, то такими они и были: невежественными, зато с точной установкой. Они и вправду верили, что принадлежат к высшей расе. Остальные для них ничего не значили.

Однажды утром разразилась настоящая буря, заглушив все лесные шумы. Мы выскочили из землянки, стараясь укрыться под деревьями. Уже много недель мы жили только сегодняшним днем. Не могу сказать, сколько проходящих по рельсам поездов я видела, сколько вагонов, сколько пушек и прочего оружия.

Из кустов вдруг выскочил один из наших часовых. Должно быть, он бежал что есть силы и не сразу смог заговорить. Чуть отдышавшись, он произнес: «Немцы подходят. Там огромная каша, неразбериха». Те, кто был помоложе и покрепче, быстро побежали в сторону, противоположную той, откуда появился часовой. За несколько минут мама отыскала бабушку с дедушкой и Михаля. Надо было бежать. Взять что-то с собой времени не было. Мы выбежали, в чем были, следуя за людским потоком впереди.

Мама посадила меня на плечи. Я могла бы бежать и сама, но она решила, что надо экономить мои силы. Вдруг большая ветка распорола мне лоб, и потекла кровь. Я уже знала, что в чрезвычайных обстоятельствах нельзя говорить: молчание может нас спасти. И я промолчала, зажав рану рукой, а мама тем временем неслась вперед. Вдруг по шее у нее потекло что-то теплое. Это была моя кровь. Мама на секунду