Цена дара - Дилара Маратовна Александрова

очертаний, отчего рябило в глазах. Я стянул с плеч леопардовое пальто, небрежно бросив в синеву ближайшего кресла, плюхнулся в соседнее.

Интересно, кто из нас троих больше похож на певца? Чесвик лыс, у меня же длинные темные волосы. У Вердана рубашка, смахивающая на праздничный букет, у меня — черная жилетка со стальными пуговицами и тощее тело, которое фанатки находят изящным: наркотическая диета избавляет от нужды считать калории. На Марсе я был многим незнаком. Первый же вошедший официант признает во мне только наркомана и будет, безусловно, прав.

— Знаете, а я в каком-то роде ваш фанат, — под тонкими губами Чесвика ненадолго мелькнули зубы, по ним юркнул блестящий влажный язык.

— Это твой сюрприз? — разочарованно спросил я Вердана, — Ты же знаешь, я предпочитаю женщин.

Вердан залился смехом, укоризненно покачав в воздухе головой, словно болванчик:

— Коршун, как всегда забегаешь вперед и делаешь неправильные выводы.

— Я всегда делаю правильные выводы.

— Что верно, то верно, но наш гость все-таки не по этой части.

— У меня гораздо более специфический, но не менее востребованный профиль, — Чесвик перевалился набок и вздернул бедро вверх, изобразив из себя Прекрасную Елену. — Ценитель всего редкого, контрабандист и немножечко волшебник.

— Если в этом мире и существует волшебство, то только в виде музыки.

— А как вам по нраву «дающий то, чего жаждешь сильнее всего»?

— Не по этой части, говоришь? — усмехнулся я, потянувшись к бутылке, но только не бирюзовой. — По такой характеристике одно от другого не отличишь.

— Чтобы трахаться, нужно любить трахаться, а это подразумевает хоть какое-то расположение к коллективу, в котором ты работаешь. Я же мизантроп.

— Мизантроп? Думаю, мы найдем общий язык.

— Скажи ему про ненависть к людям, и он откроет для тебя все двери, — рассмеялся Вердан, вслед за мной начав опустошать бутылки. Всеми силами снижал свой гонорар.

— Каждый слышит, что ему близко, а подобное тянется к подобному. На твоем месте я бы порадовался, — ухмыльнулся я.

— А я всегда считал, что певцы любят своих фанатов, — беспечно протянул Чесвик, подперев большую гекконью голову маленьким кулачком. — Ты любишь их, а они тебя. Разве не в этом смысл?

— Нет.

— А в чем же?

Впившись взглядом в «просто Чесвика», я пытался понять, действительно ли он тот, за кого себя выдает. Он назвался мутным типом и на другое я был не согласен. У него не было ни татуировок, ни имплантов, ни браслетов с платиновым кодом, но что-то мне подсказывало, что Чесвик — мутный тип не только по первому впечатлению. Интуиция меня обычно не подводила, и, если бы он соврал, меня бы здесь уже не было.

Медленно наползала скука, отрывая куски у ненависти. Плохо. На прошлой неделе мне не удались беседы со смертью, может, сегодня получится поговорить с простой опасностью? Вердан был прав, я желал открыть двери. Что может быть привлекательней отсутствия замков перед первым же попавшимся вором?

— Весь смысл в поэзии, музыке и голосе, — откинулся я на спинку кресла, — Видишь эту голову? — я постучал кулаком по свей черепушке, — На ней растут грязные волосы, но и мысли внутри не менее грязные. Грязь внутри и грязь снаружи — люблю, когда внешность соответствует содержанию. Мои мысли давно сгнили и смердят. Хочешь понюхать? — по взгляду Чесвика я догадался, что не очень. — Вычистить эту грязь не могут ни наркота, ни мозгоправы, ни сверло в этой гребаной башке. У всех есть уши, у меня есть глотка, я кричу, но никто не слышит. Да и черт с ними со всеми! Ты понимаешь, как это — когда все черное?

— Не особо.

— А оно черное. Мой любимый цвет. Я люблю его ровно столько же, сколько и ненавижу. Надежда — черная, любовь — черная, радость — черная, и все вокруг черные, только свет ядовитый. Было бы странно, если бы ему тоже удалось стать черным.

— Печально.

— Этого не понять, если не почувствовать собственными кишками. А знаешь, что помогает?

— Представления не имею.

— Поэзия. Чертовы слова, которые выстраиваются в мой собственный ряд и звучат так, как я хочу. Музыка. Только она вытаскивает меня туда, где есть воздух и я могу дышать. Голос. Он спускается в мою башку прямо через темя… — я ткнул в середину головы указательный палец, прямо туда, куда входит мой голос, — …и вываливается у меня изо рта. Ерунда, на первый взгляд. Но по пути он раскалывает черное и становится чуточку легче. Это как струя ледяной воды, накрывающая вулкан моих мыслей. П-ш-ш-шшш… — ладони вокруг моей головы оттопырили пальцы, чтобы Чесвик лучше представил, как что-то набухает и лопается. — За эти годы я превратился в охотника. Научился предчувствовать едва уловимую тень поэзии и гнаться за ней, пока не загоню в угол и не засуну в свою глотку. Когда поэзия уходит, я дохну. Уходит мелодия, я дохну. Хрипнет голос, я дохну. Убери все сразу… нет, уж лучше пулю в лоб. Наркоман сделает все ради своей дозы, да? Ха! Мои дозы — мелодия, строки и глотка. Когда они приходят, я летаю. И все вокруг не такое уж и дерьмо. Главное, успеть их поймать, иначе крышка. Потому что выбор небольшой — либо я, либо они.

Тяжело выдохнул после тирады, которую буквально выплюнул в лицо Чесвику с такой ненавистью, что он даже приподнял уголок левой брови. Дал знак Вердану, чтобы он налил мне стаканчик виски, потому что сам уже не мог.

— Кто это — они? — невозмутимо спросил меня Честер.

— Пустота, яд и бездна.

— О как… — скептично вздохнул он, — У меня есть кое-что, что может скрасить эту унылую картину.

Чесвик порылся у себя в кармане, выудив скип-шприц с автоматической подсветкой:

— Наркоман — это наркоман, за какими бы строками он не гонялся и какие бы слова не произносил, — улыбнулся он своей мокрой улыбкой. — Что может заменить настоящий наркотик? — я глубоко вдохнул, а Чесвик остановил меня своей приподнятой бровью: — Не надо, не говори ничего. Это был риторический вопрос. Но меня впечатлил твой энтузиазм. Возьми. Это более… осязаемо, чем твоя поэзия.

— Какой?

— Такой, что улетишь на неделю.

— Я не балуюсь цифровыми, у меня нет имплантов, — плохой из Чесвика контрабандист, раз не удосужился узнать о клиенте базовую информацию.

На целую неделю уносят только комбинированные наркотики, но для этого нужно заранее просверлить свою башку и вживить чип. Плевое дело — я бы только за, но любые преобразования запрещал контракт. Нарушить его означало лишиться возможности выплевывать на фанатов слова, а между первоклассной наркотой и творчеством я всегда