Проповедник - Камилла Лэкберг

В отличие от Эрики Анна никогда не осуждала их мать Елей за то безразличие, с которым она относилась к своим дочерям. Анна, по крайней мере, могла смириться с тем, что это один из неприятных фактов этой жизни. Но когда их родители внезапно погибли, лишь тогда она поняла, что все же в глубине души надеялась, что, может быть, Елей изменится с годами и сможет стать настоящей матерью. В этом случае Эрика могла бы быть ей просто сестрой. Но после смерти матери каждая из них играла свою роль, не очень хорошо понимая, как должна это делать. Периоды тихого молчаливого согласия и мира неумолимо сменялись активными боевыми действиями, и каждый раз Анне казалось, что она теряет часть своей души. И вместе с тем Эрика и дети — это все, что у нее было. И даже если она и не хотела признаваться в этом Эрике, но она тоже видела, кто такой Густав: беспечный, бесстыжий мальчишка, пижон. И все же она не могла устоять перед искушением, это очень льстило ее самолюбию — показываться с таким мужчиной, как Густав. Рядом с ним она становилась заметной. Люди шептались и спрашивали, кто она, и другие женщины завистливо поглядывали на красивую дорогую одежду, которую ей покупал Густав. Даже здесь, в море, все, кто был на воде, поворачивали головы в их сторону и указывали на роскошную парусную яхту. И Анна ощущала смешную детскую гордость, лежа на носу, как фигура украшения на старинных парусниках.

В тяжелые минуты Анна чувствовала, что поддержкой в жизни для нее являются дети. Годы, прожитые с Лукасом, были для нее полны зла, но все же она не могла считать Густава хорошей заменой в качестве отца для своих детей. Анна видела, что он холоден, неловок и нетерпелив с детьми, и ей очень не нравилось оставлять их с ним.

Иногда она завидовала Эрике просто до тошноты. Она стояла перед невеселой перспективой борьбы с Лукасом, который добивался единоличной опеки над детьми, испытывала трудности с деньгами и, кроме того, понимала, что ее нынешние отношения с Густавом — всего лишь пустышка и никуда не ведут. А тут еще Эрика, которая проплывала перед ней, как беременная мадонна. Эрика выбрала в отцы своему ребенку мужчину того самого типа, который, как это очень хорошо понимала Анна, сделал бы счастливой ее саму. Но у Анны с такими никогда ничего не получалось из-за какого-то, как ей иногда казалось, самоуничтожения. А то, что Эрика теперь жила без финансовых проблем и, кроме того, получила определенную известность, только увеличивало ее зависть в вечном соперничестве между сестрами, и завистливые черти вовсю скребли у нее на душе. Анна не хотела быть мелочной, но не могла удержаться от горьких мыслей, когда ее собственная жизнь виделась ей только в мрачных красках.

Дети взволнованно закричали, и Анна услышала недовольное замечание Густава; очнувшись от раздумий, наполненных жалобами, она заставила себя вернуться в свою сегодняшнюю действительность. Она поплотнее запахнула спасательный жилет и осторожно пошла на корму к детям, придерживаясь за релинги. Анна быстро успокоила детей и заставила себя улыбнуться Густаву. Даже если тебе сдали очень плохие карты, приходится играть тем, что есть.

Уже много раз за последнее время Лаине бесцельно слонялась по этому большому дому. Габриэль опять отправился в свою очередную деловую поездку, и она вновь осталась одна. После встречи с Сольвейг она чувствовала во рту очень неприятный привкус, а безнадежность этой ситуации бесила ее, как и много раз прежде. Она никогда не освободится. Грязный, злобный мир Сольвейг крепко вцепился в нее и окутывал, как мерзкая вонь.

Она постояла перед лестницей, ведущей наверх, во флигель с левой стороны дома, этаж Эфроима. Лаине не поднималась туда с тех самых пор, как он умер, да и до того заходила очень редко. Там царствовал Якоб и в какой-то степени Габриэль. Эфроим восседал там, наверху, и давал аудиенции, как какой-нибудь древний феодал. Женщины в его мире никогда не имели особого значения, а были какими-то смутно различимыми созданиями, предназначенными для того, чтобы прислуживать и подавать еду.

Она медленно стала подниматься по лестнице. Перед дверью Лаине остановилась и потом решительно распахнула ее. Все выглядело точно так, как она помнила. В тихой комнате по-прежнему ощущался сильный мужской если не запах, то дух. Итак, значит, здесь ее сын провел в детстве так много часов. Она всегда очень ревновала его к деду. В сравнении с Эфроимом они оба — и Лаине, и Габриэль — значили очень мало. Якоб воспринимал их как обычных скучных смертных, тогда как Эфроим представлялся ему кем-то вроде бога. Когда он так неожиданно умер, первой реакцией Якоба было удивление: Эфроим не мог исчезнуть просто так, вот так — в один день взять и уйти. Он всегда казался какой-то непреодолимой силой, своего рода непреложным и неоспоримым фактом.

Лаине этого стыдилась, но когда она поняла, что Эфроим мертв, то почувствовала облегчение и даже радость, может быть, даже триумф по поводу того, что и Эфроиму не удалось преступить законы природы. Прежде она иной раз в этом сомневалась. Он был всегда так уверен и убежден, что даже с Богом сможет договориться и манипулировать Им так, как захочет.

Его кресло стояло у окна. Снаружи, за окном, открывался вид на лес. Так же как и Якоб до нее, Лаине не смогла противиться искушению сесть на место Проповедника. На мгновение ей показалось, что она почувствовала его дыхание в комнате, когда садилась в кресло. Она задумчиво провела пальцами по складкам обивки.

Истории о Габриэле и Йоханнесе, об их даре лечить людей очень сильно повлияли на Якоба, ей это не нравилось. Иногда он спускался вниз с совершенно отсутствующим выражением лица, в каком-то трансе. Лаине это всегда пугало. В такие минуты она крепко обнимала сына, прижимала к себе его лицо и держала так, пока не чувствовала, что напряжение его оставляет. Тогда она разжимала руки и видела, что все снова как обычно, — до следующего раза.

Но теперь старик мертв и похоронен давным-давно. Ну и слава богу.

— Ты действительно считаешь, что в твоей теории что-то есть, что Йоханнес не умер?

— Не знаю, Мартин, но в настоящий момент я занимаюсь тем, что тяну за все нити, какие только есть. И думаю, ты должен согласиться с тем, что все это выглядит немного странно. Я хочу сказать, что полиция так и не увидела Йоханнеса на месте его самоубийства.

— Да, но тогда получается, что и врач, и похоронная контора в этом участвовали, — сказал Мартин.

— Ну и что, это совсем не так невозможно, как кажется на первый взгляд. Не забывай, что Эфроим был очень состоятельным человеком, а за деньги можно купить и не такие услуги. И еще: я, например, совсем не удивлюсь, если они все окажутся его хорошими знакомыми. Он был заметной фигурой в местном обществе, одним из местных lions, you name it,[15]и активно участвовал в делах округи.

— Но чтобы помочь скрыться подозреваемому в убийстве? Как-то сомнительно.

— Не подозреваемому в убийстве, а подозреваемому в похищении. И потом, насколько я понимаю, Эфроим Хульт обладал редкостным, можно сказать, исключительным даром убеждать людей. И возможно, ему удалось убедить их в том, что Йоханнес невиновен, но тем не менее полиция собирается его посадить, и единственная возможность для Йоханнеса спастись — это исчезнуть.