Бал для убийцы - Николай Буянов

И Любушка вдруг начала смеяться — сначала потихоньку, глядя на растерянные лица собеседников, потом громче и громче, потом страшно затряслась, комната почему-то перевернулась, поплыла, и она услышала сквозь далекий звон колокольчиков: «Доктора! Скорее, пошлите за доктором!»

— У нее истерика, — спокойно сказал Лебединцев. — Ей нужно воды… А лучше — вина.

«Вот уж нет, — хотела возразить она, захлебываясь смехом. — Ваше вино я пить не стану, им Сонечку отравили».

— Что она такое говорит?

— Ничего, девочка немного не в себе…

— Уезжайте отсюда, молодой человек, — проговорил Карл, тяжело опираясь на трость (рана еще давала знать о себе). — Поезжайте домой, к родителям, отдохните — эк вы издергались. Маменькиных обедов покушайте…

— Вы, кажется, изволите издеваться? — злобно спросил Николенька.

— А чего вы ждали? В теперешнем вашем состоянии для серьезной работы вы не годны. Ревность, юноша, крайне опасное чувство. Можно наделать глупостей.

Николенька круто развернулся и быстрым шагом пошел вдоль набережной. Его душили яростные слезы, душила ненависть и жалость к самому себе… Он тотчас же хотел ехать на вокзал (а багаж? А ну к черту), даже поймал пролетку, но вышел за два квартала, где-то на Лиговке, где жил его давний приятель Митька Цыганов.

Дмитрий был известен тем, что частенько попадал в разные скандальные истории, но всегда вылезал сухим из воды: папочка, безмерно любивший родное чадо, подключал свои весьма обширные связи. В последний раз, после загадочной беременности дочери преподавателя английской литературы эпохи декаданса, Митенька «подлечивал здоровье» в Афинах, на модном курорте.

Николенька взбежал по ступенькам парадного (дом был богатый — с маленьким уютным двориком, отгороженным низкой решеткой и воротами с чугунными шишечками поверху), рассеянно взглянул на швейцара, похожего на генерала в отставке, спросил:

— Дмитрий Дмитриевич дома?

— На отдыхе-с, — услужливо отозвался швейцар. — Тут намедни один конфуз вышел с молодым барином, так батюшка Дмитрий Алексеевич справил им билет до Ниццы.

— Давно?

— Да уж недели две-с.

Николенька скрипнул зубами от досады. Последняя надежда, что Митька не даст пропасть («Сердечная рана, Клянц, лечится очень просто. Сейчас берем извозчика, катим в кабак к Зюзилину, у меня там неограниченный кредит…»), растаяла, идти было решительно некуда. Петербург вдруг потерял прелесть и одухотворенную свежесть, превратившись в скопище прямых мрачных улиц, серых домов с темными окнами и дремлющими дворниками, мающимися головной болью после вчерашнего…

Впрочем, и любимый кабачок, куда ноги сами принесли его, показался на этот раз грязным и унылым. Пнув ни в чем не повинный стул, Николенька сел за столик в углу и заказал водки.

Он вздрогнул, когда кто-то положил руку ему на плечо.

— Не помешаю?

Николенька поднял глаза.

— Аристарх Францевич? Что вы здесь делаете?

Гольдберг уселся напротив, степенно поставил цилиндр на стол, закурил длинную сигарету в мундштуке.

— Не боитесь открыто появляться на людях? — хмуро спросил Николай. — Вас ищут.

— Пусть ищут. Вы уже сделали заказ?

— Сделал… Вы ведь пришли сюда не случайно. Вы следили за мной, да?

— Следил, — охотно подтвердил Гольдберг. — А вы не заметили. Нельзя быть таким беспечным.

— Меня в последнее время все чему-то учат. Что, тоже будете уговаривать меня уехать?

— Нет, у меня к вам другое предложение.

— Интересно, — буркнул Николенька, наполняя рюмку. Однако собеседник мягким движением отобрал ее и поставил на край стола так, чтобы нельзя было дотянуться.

— Отложим выпивку на потом, — он немного помолчал. — Мне известно содержание вашего недавнего разговора с Карлом. Личные разногласия пока опустим… У вас шла речь о Софье Павловне?

— Если знаете, зачем спрашиваете? Карл сказал, что она работала на Департамент.

— Верно, только эта работа была особого рода.

— Так уж и особого, — хмыкнул Николенька. — Подслушивать, подглядывать…

— Да бросьте вы. — Старик, казалось, рассердился. — Много ли она могла подсмотреть и подслушать? Ничего не значащие обрывки разговоров, отдельные фразы… А ведь если судить по нашим неудачам за последний год, провокатор должен находиться где-то близко к руководству Боевой организации, к самому верху.

— Выражайтесь яснее.

— И так яснее некуда. Полковник Ниловский (надо отдавать должное даже врагам… врагам — в особенности) — умнейший человек и тонкий профессионал политического сыска, один из лучших в империи. Мог ли он так явно подставлять своего агента? Да и какой агент из Софьи Павловны — просто слабая несчастная женщина, которую запугали, заставили играть по неизвестным правилам… И при этом она пыталась бороться с Ниловским: план последнего покушения на него она ему не отдала.

— Тем не менее покушение провалилось, — заметил Николенька. — Трое наших людей погибли.

— Это только доказывает мою правоту. Софья Павловна не выдала боевиков — втайне она надеялась, что шеф охранки будет убит и она сможет освободиться… Однако охранку все-таки предупредили. Предупредил настоящий провокатор, тот, о ком я вам говорил. А Софье была отведена роль подсадной утки — на ней в первую очередь должны были сосредоточиться подозрения. Кстати, Ниловский отнюдь не изобрел колесо: номер с подставным агентом («брандером» на полицейском жаргоне) довольно распространен. Скорее всего, Софья поняла, кто является настоящим провокатором. И тот убил ее.

— И кто же это, по-вашему? — с иронией спросил Николенька.

— Вы.

— А доказательства? — спросил он без малейшего испуга.

— Доказательства будут, — услышал он за спиной.

Лебединцев подошел, как и давеча, неслышно, по-кошачьи. Николенька хотел встать, но железная ладонь буквально пригвоздила его к месту.

— Понятно. Решили отделаться от меня таким способом. Не проще ли было сдать меня охранке?

— Я же сказал, личные мотивы оставим, сейчас займемся доказательствами… Где вы находились четырнадцатого марта прошлого года?

Молодой человек усмехнулся:

— Вы многого от меня хотите.

— Тогда напомню: восемнадцатого марта, на следующий день после моего ареста, вы и Любовь Павловна Прибыли в Петербург.

— Тогда, вероятно, четырнадцатого я был дома. Чем именно занимался — не помню, увольте.

Карл сделал знак рукой. К их столику прошмыгнул какой-то совершенно незаметный человечек в дрянном пальтишке безликого мышиного цвета и мятой фуражке. Он был явно простужен: его большой мясистый нос имел воспаленный вид, и глаза нещадно слезились: че ловечек то и дело вытирал их носовым платком не первой свежести.