Всего лишь женщина - Гали Манаб

– Мама, что с тобой? – отрезвляюще произносит он.

Тут на меня, как цунами, хлынула огромная боль отчаяния. Боже, что же я делаю? А как же мои дети? Что я наделала? Я же не успела попросить прощения у них! Простят ли они меня? Простите меня, мои детки, простите.

Тут меня понесло, как ураганом, будто я мчусь кувырком по каким-то лабиринтам. Как в компьютерной графике лабиринты, бесконечные лабиринты. Кошмары… Лабиринтам нет конца… Что это? Кошмарный сон. Он скоро закончится. Боже, как мне страшно… Потерпи, потерпи, сны заканчиваются… рано или поздно закончится и этот сон… Но сон не кончается… Опять эти лабиринты, бесконечные лабиринты… Как страшно… И я с высокой скоростью, с сиреной «скорой помощи» бегу по лабиринту. Мне надо успеть, мне нужно выбраться из лабиринта, меня ждут дети. Они должны простить меня, я должна успеть…

…Тут я отрываюсь от земли, поднимаюсь на полметра и лечу, как это обычно бывает во сне… От скорости и оттого, что нет опоры, меня затошнило, и тут я почувствовала мощный хлопок…

…Это была пощечина. Я открываю глаза, люди в белых халатах наклоняют мою голову вниз под кровать, и из меня фонтаном выливается жидкость… Затем опять и опять… приступы рвоты. Меня всю выворачивает наизнанку… Все, теперь все… Полегчало… Отпустило… Кончилось.

Я проваливаюсь в сладостную бездну. Это я в нирване? Или это бесконечное бессознательное? А может, я уже в раю?..

…Что это такое?.. Очень знакомое, очень сладкое… Я открываю глаза и осознаю, что это отчаянный поцелуй. Он был таким обжигающим, таким земным, не раз испытанным мною в прежней жизни, таким до боли родным. Это муж поцеловал меня.

Когда я открыла глаза, первое, что увидела, – каменное лицо мужа. В следующую минуту на лице у него образовалась гримаса, похожая на улыбку. Я не ощущала свое тело. Боли тоже. Сознание было отдаленное, будто не мое. Потом, оглушая, эхом раздался голос мужа:

– Проснулась. Вернулась. – И он, склонив голову, положил мне ее на грудь. Эхом продолжало отдаваться в ушах:

– Как же ты могла?.. Врачи сказали, критический час… если не сейчас, то никогда… А сейчас полчетвертого ночи… Ты успела.

Я хотела поднять руку, чтобы погладить мужа по голове, но руки меня не слушались, и все было в замедленном темпе. Я попыталась говорить и непослушным, заплетавшимся языком спросила:

– А где дети?

Едва смысл моих слов дошел до мужа, он начал возбужденно говорить:

– Дети дома, не спят, ждут моего звонка!

И тут же, набрав номер на мобильном телефоне, нервно прокричал:

– Дети, она проснулась! Проснулась наша мама! Она к нам вернулась!

Сознание было отдаленное, все вокруг заторможенное, даже скупая мужская слеза на щеке у мужа, казалось, катилась в замедленном темпе. Эхом в ушах отдалось:

– Прости, меня, любовь моя.

Французы говорят: «Если женщина виновата, – попроси у нее прощения».

И в моем заторможенном мозгу мелькнула мысль, может, вот она – моя французская любовь…

…Очнулась я в полвосьмого утра в общей палате. Общая палата – это уже неплохо, хороший прогноз. Голова была ясная как никогда. Не припомню, когда за последнее время у меня была такая ясная голова. В последние два года она, голова моя, вечно затуманена под воздействием алкогольного или любовного опьянения.

Несмотря на ясную, бодрую голову, физическое состояние было тяжелым. Первое, что я почувствовала, – это мой пустой желудок. Хорошо постарались коллеги в промывании желудка. Он был не просто пустым, он был опустошенным до задних стенок. И это ощущалось физически.

Душа больше не горела. Она, возможно, перегорела. Сколько же она может гореть! Или она на время оставила меня в покое. Она пребывала вне меня, осталась в бессознательном.

Душевную рану вытеснил ясный, трезвый разум с суровым реальным вопросом: «Как быть? Как мне дальше жить в создавшейся ситуации?» Я знала, что мой поступок расценивается медиками как попытка суицида, и мне не избежать беседы с психиатром. Обычно в такой ситуации, в которой оказалась я, суицидантов направляют в психиатрическую больницу для дальнейшего исследования психического состояния. И моя задача на данный момент в том, чтобы убедить психиатра в своей полной адекватности и не загреметь в психушку. Задача не из простейших.

Как я и предполагала, меня в девять утра вызвали на беседу с психиатром. Беседа длилась без малого полчаса, она была тяжелой, но продуктивной. Мне удалось убедить врача, и меня выписали из больницы. Это был институт имени Склифосовского. Никогда не предполагала, что я там окажусь в качестве пациентки. Мне там неоднократно доводилось бывать в качестве практикантки.

Теперь меня ждала встреча с мужем и с детьми. Боже, как я боялась этих встреч! Это, пожалуй, круче беседы с психиатром. Психиатры – это крутые специалисты по душе человека, повидавшие виды, они с полуслова, полувзгляда понимают людей. А как же мне объясниться с мужем?

Муж сидел в машине, погруженный в глубокие мысли. Конечно, мрачные. Во всяком случае, внешность его ничего оптимистичного не сулила. При виде его траурного вида – по-другому не назовешь – меня захлестнуло острое чувство вины перед ним, перед детьми, перед семьей в целом. Господи, как я могла допустить такое! Что же это со мной было? И как оно могло случиться? И где я была до сих пор? Чем жила, чем дышала? Почему у меня такое чувство, будто мужа вижу впервые после долгой разлуки? И что нас с ним связывает? А где он был все это время? Вроде живем вместе, а почему он мне будто чужой? Опять я увлеклась самокопанием, но сейчас не время. Я об этом подумаю завтра, как Скарлетт, или потом, когда останусь одна…

Увидев меня, он вяло улыбнулся, открыл мне переднюю дверь, не выходя из машины, и мы молча поехали по направлению к дому.

Он молчал. Мой муж молчит. Ему это не присуще, он, вообще-то, не умеет молчать. Но тут он молчал. Молчала и я. Это было громкое, душераздирающее молчание. Это было невыносимо. Он на автопилоте вел машину, мысли его блуждали где-то далеко. Я изо всех сил силилась разрушить это угнетающее молчание, но все мои попытки были тщетны. Я не могла заставить себя вымолвить, выдавить из себя хоть словечко.

День был будний, машин на дорогах было много. Мы то и дело застревали в автомобильных пробках. В одной из пробок мой благоверный разрушил наше тягостное молчание. Он спросил:

– Ты что, травилась? – в вопросе прозвучало столько недоумения, непонимания и мучительных догадок.

– Нет, Костик, я не травилась, это случайно, – по возможности обыденно постаралась я произнести.

– А с каких пор ты пьешь одна? У тебя, что, проблемы с алкоголем? Я думал, мои подозрения по поводу твоих проблем с алкоголем уже в прошлом. Припомни время, когда ты в общежитии почти каждую смену пила эту гадость, но с тех пор ты, мне казалось, изменилась. У тебя работа ответственная, ты сейчас учишься, профессия будущая тоже серьезная. Как ты могла такое допустить?