Крутые перевалы - Семен Яковлевич Побережник

Центр знает об аресте

На одном из допросов начальник полиции спросил, знаю ли я господина Мянкова. Я сразу же ответил, что не знаю. Действительно, такую фамилию я не слыхал. Тогда он вынул из стола фотографию и показал мне. Это был Дима. Однако я отрицательно покачал головой и твердо сказал, что в жизни не видел человека, изображенного на снимке...

Кончилось это тем, что мне устроили с Димой очную ставку. Когда его ввели, начальник полиции спросил у Мянкова, показывая на меня:

— Это он?

Не задумываясь, тот ответил:

— Да, он самый.

— Вы свободны, — сказал ему начальник полиции.

Все теперь окончательно прояснилось. «Так вот кто оказался моим помощничком». Я решил категорически отрицать все, ни в чем не признаваться, утверждать, что не знаю Мянкова, что все он выдумывает...

В день моего ареста на квартире был произведен тщательный обыск. Об этом потом мне рассказала на свидании мать Славки — Петранка. Конечно, искали прежде всего вещественные доказательства — радиопередатчик. Перерыли все, тщательно обследовали пол и стены — нет ли тайника, однако не нашли. Я надежно спрятал небольшую коробочку под толстым слоем угля. Но после очной ставки с Димой на квартире произвели повторный, еще более тщательный обыск, и передатчик обнаружили. Я его увидел в кабинете начальника полиции на столе при очередном допросе.

— Вот видишь, мистер англичанин, как мы умеем работать, — торжествующе сказал хозяин кабинета. — Если ты еще хочешь немного пожить, то отныне будешь выполнять... наши задания. Будешь передавать в свой Центр то, что мы тебе прикажем...

Стоя в кабинете начальника полиции, лихорадочно думал, как сообщить в Центр, что Дима провокатор и что я арестован. Пришел к выводу, что наиболее реальный способ — согласиться сделать передачу «разведданных» под диктовку врага, использовав при этом условленный в шифровке знак. Он должен был все сказать.

И мне удалось это сделать...

Я сидел в одиночной камере и ждал своей участи. Впрочем, она была ясна. У меня не оставалось никаких иллюзий на благополучный исход. Только чудо могло меня спасти. Но в чудеса я не верил, хотя в моей жизни и было два случая, которые граничили с чудом: в Канаде, когда я ехал «зайцем» в поезде и близок был к гибели, и в Испании, когда задремал во дворе штаба за баранкой машины и не поехал по этой причине на повторную рекогносцировку с генералом Лукачем в район Уэски, благодаря чему случайно остался жив...

«По-видимому, все материалы на меня уже находятся в гестапо. Ведь болгарское правительство вступило в сговор с Гитлером и, вероятно, пользуется сейчас услугами его разведки», — размышлял я на досуге. Мое предположение, к сожалению, подтвердилось.

Дальнейшее проведение допросов взяло на себя гестапо. Около пятнадцати раз следователь допрашивал меня, пользуясь своей испытанной «методой» — избиением в камере перед допросом. Расчет был простой — после экзекуции у обессиленной, измученной пытками жертвы быстрее развяжется язык...

Однажды палач-тюремщик перед очередным допросом схватил меня за волосы, бросил на пол и начал топтать ногами. Я потерял сознание. Холодная вода привела в чувство...

Убедившись, что из меня ничего нельзя выдавить, следователь прекратил допросы. В любой момент теперь может распахнуться тюремная дверь, и мне предложат выйти без вещей... Что ж, нужно быть к этому готовым.

Прошло несколько дней. Как-то возле моей камеры затопали сапоги, зазвякали ключи. «Все, — пронеслось молнией в голове, — теперь конец. Прощай, белый свет!»

С противным знакомым визгом открылась кованая тяжелая дверь одиночки. Тюремщики приказали следовать за ними. Но странное дело, меня вели не во двор тюрьмы для «окончательного расчета», а вновь почему-то в кабинет начальника полиции. «Неужели опять для передачи еще одной, последней, шифровки в Центр?»

Удивило меня и другое обстоятельство. Почему мной занимается болгарская полиция, а не гестапо? Лишь впоследствии я знал, что это была заслуга родственников Славки. Им удалось вырвать мое дело из гестапо...

К слову должен сказать, что мать Славки — Петранка Петрова была душевная женщина, хорошо относилась ко мне. Она очень переживала мой арест, и ей первой удалось добиться свидания со мной. Во время свидания она рассказала, что ее и Славку тоже арестовали, подозревая в соучастии и содействии «государственному преступнику», то есть мне. Но вскоре их выпустили за отсутствием улик, установив, что они знают меня только как туриста, прибывшего из США, англичанина по национальности и не имеют никакого понятия, чем я занимался в прошлом. Знают только, что я умел чинить часы, могу работать электромонтером, что одно время был даже совладельцем мелкого транспортного предприятия, которое содержал местный житель Чавдаров...

— Садитесь, — спокойно произнес начальник полиции, когда я вошел. На сей раз он почему-то был необычайно вежлив.

— Мы хотим предложить вам перейти на частную квартиру и вести оттуда передачу по нашему указанию, то есть вы будете работать на нас. Этим сохраните себе жизнь.

Возможно, у них были какие-то соображения в связи с новыми успехами Красной Армии на фронтах. Так или иначе, но мне важно было пока выиграть время. Тем более, что в Центре знали и о моем аресте, и о том, что Дима Мянков провокатор.

Игра продолжается

Не сразу я согласился на предложение начальника полиции. Сделал вид, что меня раздирают мучительные раздумья, тянул, несколько дней не давал ответа. Затем начал «выторговывать» условия.

Игра продолжалась. Мне, конечно, не доверяли. И это было вполне естественно. Каждый мой шаг находился под неусыпным наблюдением. Каждая передача, составленная в полиции, тщательно выверялась. Но это уже не имело существенного значения, потому что условленный знак на шифровке все рассказал Центру.

Время шло. Огненный вал стремительно катился дорогами войны. Но теперь катился уже вспять. Туда, откуда фашистские дивизии под гром барабанов начинали свой «победный» поход на восток...

Участились налеты советской и союзной авиации на военные объекты противника в Болгарии, на фашистские войска, которых здесь скопилось уже немало. Царь Борис, иногда снисходивший до посещений деда Славки — священника Панджарова, вынужден был теперь каждый раз оставлять свой дворец и спускаться в приготовленные ему под землей «апартаменты» — бомбоубежище.

Однажды, когда прозвучал отбой очередной воздушной тревоги, я вышел из дому (помню, это было еще задолго до моего ареста) и обратил внимание, что люди кому-то кланяются. Смотрю —