Хочу тебя… сжечь! - Амалия Март

Позор, позорище.

– Может. Ты подумай до понедельника. Возможно, твой подарок Артуру Дмитриевичу понравится даже больше, чем наш в конверте.

– И всё-таки ты стерва, Ульяна, – уже не стесняясь, говорю я.

– Это я от жизни такой стала. Вот тебе оно надо?

– А чего ж сама не уволишься?

– А я мазохистка. А ещё у меня роман с Федоровым намечается, – как бы, между прочим, заявляет она.

Я снова поднимаюсь на ноги, чтобы взглянуть на хитрую булочку.

– Это который айтишник?

– Ага.

– А заливала мне тут про Артемку…

– Так то недостижимая мечта. А тут реальный мужчина интерес проявляет, что я совсем дура что ли?

– Вот ты хитрая жо… женщина-кошка!

– Что есть, то есть, – улыбается та в ответ, постукивая своими длинными ноготками по столешнице. – Росомаха.

Да, подружимся, определенно.

Если я не уволюсь.

[1] Росомаха – герой комиксов "Люди Икс". Он обладает регенерацией, которая позволяет ему выживать после тяжёлых ранений, смертельных для обычного человека.

Артур

– Ты чего такая вялая, Кноп? – спрашиваю ребенка, ковыряющегося в любимой каше.

– Не знаю, – грустно вздыхает дочь, продолжая делать мешанину из кукурузной каши с вареньем.

– Поедем сегодня в парк развлечений? – желания никакого, но ради ребенка потребность лежать и рефлексировать уходит на второй план.

– А Артем с Яной придут? – поднимаются на меня полные надежды глаза.

– Нет, Кнопыч, сегодня только мы с тобой.

–Тогда не хочу, – Полина подпирает щеку ладошкой и снова устремляет взгляд в тарелку.

Я очень стараюсь, но мое настроение невольно переходит и на дочь. Я тоже ничего не хочу. Ни есть, ни ехать куда-либо. Прошедшая неделя выдалась не простой. Хотя ничего из того, что я ждал, не произошло: никаких сцен, слез, криков, бросаний мне в лицо заявлений на увольнение. Готовился отбиваться от проклятий, а в итоге еле вынес тишину.

Она в очередной раз смогла меня удивить.

– Что-то аппетита нет, – сдается, наконец, Поля и отодвигает тарелку. – Можно я мультики посмотрю?

– Да, иди.

Дочь вылезает из-за стола и тихонько выходит. Я откидываюсь на стуле, делая очередной глоток крепкого чая. Две тарелки с остывшей и нетронутой нами кашей смотрятся одинокими островами посреди океана безнадеги.

А ведь когда-то мне нравилось, что мы с ней только вдвоем. Размеренно, по накатанной. Я долго к этому шел, через колики, молочные зубы, первые шаги и кризис трёх лет. Радовался, что, наконец, вылез из болота, встал на ровные рельсы и уверенно качу свой вагон в столь же тихое будущее. Почему же сейчас кажется, что какой-то детали не хватает? Рычага давления что ли.

Из большой комнаты доносятся знакомые звуки песенки про море. Ловлю очередной непрошеный флешбэк: вечер, мы держимся за руки, между нами спит дочь. Тепло и уютно.

Болезненный укол проходит сквозь солнечное сплетение и оседает занозой в груди. Не думал, что будет так сложно. В конце концов, это был короткий роман, несколько ярких дней, пара незабываемых вечеров. Не из-за чего впадать в экзистенциальный кризис. И все же, мысли о смысле одинокого существования, бренности родительства и сопутствующих идиомах не дают войти в привычный ритм жизни.

На смену пожарам, выжигающим дотла все нутро в течение прошедшей недели, пришла опустошающая темнота. Такая тихая и холодная, что страшно. Словно после болезни, когда тебя, наконец, отпускает агония, но теперь совершенно нет сил.

Одни вопросы. Нужно ли было так рубить с плеча? Стоило ли вообще поднимать эту тему? Настолько ли категорично мое видение будущего?

Я задаю себе эти вопросы шестой день. С того самого момента, как стоял на морозе и смотрел в спину удаляющейся девушке. И каждый раз ответ не изменен: да, я категоричен, да, это критично. Будь это иначе, она была бы сейчас здесь, смеялась над тарелкой с кашей, рисовала бы рожицы вареньем и выбирала вместе с Полей колготки в цвет платью для парка развлечений. И третий стул за маленьким столом не пустовал.

Как и моя душа.

Полина лежит на диване и в стотысячный раз пересматривает "Моану". Ребенок явно не в настроении сегодня, не носится по квартире, как угорелая, не просится в парк, даже пижаму после сна не переодела. Это необычное для нее состояние, но, если взрослый человек может проснуться не в духе, почему такое не может произойти и с ребенком?

Смотрю, как она обнимает своего плюшевого леопарда, вздыхает на грустном эпизоде мультфильма, и у меня сжимается сердце. Не уверен, что в состоянии сегодня ей помочь. Не тот эмоциональный фон. Но точно знаю, кто может.

Верчу в руках телефон, размышляя, достаточно ли прошло времени, чтобы звонить, или лучше написать. Но раз уж наш с ним камень преткновения убран с дороги, нет смысла выдерживать паузу в отношениях с братом.

Он снимает трубку после шести гудков. Засранец. Знаю же, что не выпускает телефон из рук, но не хотел отвечать.

– Все еще винишь меня во всех бедах на Земле или уже остыл?

– Не во всех. Экономику США подорвал не ты, – сухой ответ мне в трубку.

– Полина скучает, может, засунешь свою раненую гордость подальше и навестишь ее?

– Вы сегодня в парке, как всегда?

– Нет, она отказалась идти.

– Ладно.

– Ладно?

– Я же сказал: ладно. Но только ради твоего прекрасного ребенка, который, к счастью, совсем на тебя не похож.

– К счастью, – горько хмыкаю я.

Тёма приходит через два часа, когда "Моана" уже позади, а "Холодное сердце" в процессе. Снова. Бросает на меня короткий красноречивый взгляд в духе "жаль, что ты родился первым" и идет играть с Кнопкой. Меня они с собой не зовут, сидят на ковре, посреди гостиной, точат сладости, которые принес Артем, и тихо шушукаются, складывая башню из деревянных брусков.

– Она заснула, – заглядывает на кухню брат спустя пару часов.

Облокачивается на стойку кухонного гарнитура позади и скользит взглядом поверх моей головы. Даже в глаза не смотрит.

– Странно, она давно уже днем не спит. Даже в садике, – боюсь, как бы Кнопка не заболела.

– Я ее там укрыл, мультики выключил, – кивает головой в сторону коридора.

– Спасибо.

– Я пойду.

– Может, поговорим? – выключаю планшет и киваю на стул напротив.

Тёма скептически осматривает предложенный стул и, наконец, переводит взгляд на меня. Тот самый, классический взгляд младшего брата, обиженного судьбой.