Алая королева - Филиппа Грегори

— Больше ничего не можете сделать? — снова, как последняя дурочка, спросила я. — Но почему? Что случилось? Что вы такое говорите?

Он пожал плечами.

— Рана оказалась гораздо глубже, чем мы думали. Сэр Генри теперь совсем не может принимать пищу; вероятно, желудок и кишечник были задеты, да так и не зажили. Боюсь, ему недолго осталось, — повторил врач. — Сейчас он способен сделать лишь несколько глотков легкого эля или вина, разбавленного водой, а пищи никакой не принимает.

Некоторое время я смотрела на него непонимающим взором, а потом помчалась мимо него в комнату супруга, решительно распахнув двери и громко его окликая:

— Генри!

Лицо мужа на белой подушке казалось пепельным, а губы — почти черными. Он страшно исхудал за те несколько недель, что меня не было дома.

— Маргарита, — с трудом выдавил он и попытался улыбнуться. — Я так рад, что ты наконец вернулась.

— Генри…

— Твой мальчик отплыл благополучно?

— Да, — коротко ответила я.

— Это хорошо, очень хорошо. Ты будешь меньше волноваться, пока он в безопасности. А несколько позже ты вполне можешь подать королю бумагу с просьбой разрешить твоему сыну вернуться. Полагаю, король отнесется к тебе с должным великодушием, когда выяснит, что я…

Сэр Генри замолчал. До меня вдруг дошел смысл этой фразы: когда я стану его вдовой, мне проще будет подать королю апелляцию с просьбой быть милостивым к семье того, кто ради него пожертвовал жизнью.

— Ты была хорошей женой, — ласково промолвил супруг. — Я бы не хотел, чтобы ты горевала обо мне.

Я крепко сжала губы. Нет, я не была ему хорошей женой, и мы оба это прекрасно понимали.

— Тебе следует поскорее снова выйти замуж, — продолжал сэр Генри, начиная задыхаться. — Но на этот раз постарайся выбрать себе мужчину, который послужит тебе и в высшем свете. Тебе необходимо ощущать свою знатность, Маргарита, необходимо признание света. Так что выходи замуж за того, кто пользуется расположением и милостью нынешнего короля Эдуарда Йорка. Тебе не годится муж, который слишком дорожит теплом очага, слишком любит свой дом и земли…

— Не говори так, — прошептала я.

Но он все говорил — хриплым, прерывающимся голосом:

— Я знаю, что разочаровал тебя. И мне, право, очень жаль. Я не создан для этой эпохи. — И он улыбнулся такой знакомой, немного вялой и очень печальной улыбкой. — А тебе в ней самое место. Ты могла бы стать великим полководцем; ты могла бы стать второй Жанной д'Арк…

— Отдохни, — перебила я его. — Может, твое состояние улучшится.

— Нет, думаю, мне конец. Но я благословляю тебя, Маргарита, и твоего мальчика тоже; надеюсь, тебе еще удастся успешно вернуть его домой. Если это вообще будет возможно, то именно ты сделаешь это. Постарайся помириться с Йорками, Маргарита, и твой сын снова будет с тобой. Это мой последний совет тебе. Забудь о том, как мечтала посадить Генри на королевский трон; все кончено, и ты должна это принять. Хлопочи лишь о том, чтобы он просто благополучно приехал на родину — так будет лучше и для него, и для Англии. Не надо возвращать его ради новой войны за власть — пусть он вернется ради долгого мира.

— Я буду молиться за тебя, — пообещала я тихо.

— Спасибо, — ответил муж. — А теперь я, пожалуй, посплю.

Мне показалось, что он уснул, и я тихонько вышла, прикрыв за собой дверь. Велев слуге непременно позвать меня, если сэру Генри станет хуже или же он захочет меня видеть, я отправилась в часовню. Там я опустилась перед алтарем прямо на холодный каменный пол, не воспользовавшись даже специальной подушечкой, и стала молить Господа простить мне столь греховную неприязнь к собственному мужу, а его принять в Царствие Небесное, где нет ни войн, ни соперничающих королей. Я молилась так истово, что не сразу услышала печальный звук колокола; но колокол все звонил и звонил на башне прямо у меня над головой, и я наконец поняла, что провела на коленях всю ночь, что уже наступил рассвет и что мой муж, с которым я прожила целых тринадцать лет, умер, так и не пожелав перед смертью меня увидеть.

В нашей маленькой часовне ежедневно служили заупокойные мессы по душе моего усопшего супруга, но беда, как известно, не приходит одна: менее чем через два месяца в нашем доме появился гонец в шляпе с черной траурной лентой и принес известие о смерти моей матери. Теперь я была одна на всем белом свете. Единственные близкие мне люди — мой деверь Джаспер и мой сын — пребывали в ссылке в чужой стране. Я одновременно и овдовела, и осиротела, а мой единственный был так далеко от меня. Я уже знала, что судно Джаспера и Генри тогда отнесло ветром, они не сумели высадиться во Франции, как мы планировали, и были вынуждены причалить к берегам герцогства Бретань. Впрочем, как писал мне Джаспер, им наконец-то повезло, герцог Бретани встретил их очень гостеприимно и обещал им полную безопасность в своих владениях, что, возможно, и к лучшему. В Бретани им было гораздо спокойнее, чем во Франции, поскольку Эдуард, совершенно не заботясь о чести Англии, намеревался заключить с Францией мирный договор, ведь теперь его единственным желанием было во что бы то ни стало сохранить мир. Я ответила Джасперу сразу же:

Дорогой брат, сообщаю тебе, что мой муж, сэр Генри Стаффорд, умер от ран и я отныне вдова. А потому обращаюсь к тебе, главе дома Тюдоров: скажи, что мне теперь делать?

Немного подумав, я прибавила: «А не приехать ли мне к вам?» Потом зачеркнула это, разорвала и выбросила листок, переписала текст заново и столь волнующий меня вопрос задала иначе: «Нельзя ли мне приехать и повидаться с сыном?» Затем приписала: «Пожалуйста, Джаспер». И закончила словами: «Жду твоего совета».

Отправив письмо с гонцом, я стала ждать весточки от Джаспера.

И все гадала: пошлет ли он за мной? Решит ли наконец, что теперь мы можем быть вместе? Мы и наш мальчик?

В ту зиму я носила траур по мужу и по матери. Большую часть нашего дома я закрыла: теперь, став вдовой, я не обязана была принимать и развлекать соседей; во всяком случае, уж в первый-то год своего вдовства я точно не собиралась этого делать. Впрочем, и ко двору меня приглашать не спешили, хотя я была достаточно знатна и принадлежала к дому Ланкастеров. Да и украсивший свой герб белой розой молодой король Эдуард, как и его не в меру плодовитая жена, явно не испытывали потребности навестить меня, на целых двенадцать месяцев погруженную в глубокий траур. Впрочем, можно было не опасаться, что они окажут мне подобную честь. Вряд ли мне стоило ожидать милости от короля Йорка. Скорее он предпочел бы забыть все, что связано со мной и с домом Ланкастеров. И уж тем более невероятно, если бы Елизавета Вудвилл — а она была значительно старше своего мужа, ей уже исполнилось тридцать четыре! — вдруг пожелала, чтобы король встретился со мной в первый же год моего вдовства. Ведь тогда он увидел бы перед собой привлекательную двадцативосьмилетнюю наследницу дома Ланкастеров, обладающую огромным состоянием и вполне готовую к новому браку. А вдруг он бы тогда пожалел, что женился на таком ничтожестве, как Елизавета Вудвилл?