Злые самаритяне. Миф о свободной торговле и секретная история капитализма - Ха-Джун Чанг

Хорошая теория культур должна признавать, что немцы с японцами были довольно безнадежными народами, и все равно объяснять, как им удалось развить свою экономику. Но большинство культурологов, слепо верующих в то, что только страны с «правильной» системой ценностей способны к развитию, переписывают немецкую и японскую историю так, чтобы «обосновать» их последующий экономический успех.

То, что культура изменяется гораздо быстрее, чем думают, должно вселять в нас надежду. Отрицательные черты — лень, недостаток твор­ческого духа — действительно мешают росту экономики. Если бы они были полностью или даже по большей части предопределены культурно, нам понадобилась бы «культурная революция», чтобы избавиться от недостатков и развивать экономику. Но если бы для роста благосостояния требовались культурные революции, оно было бы практически невозможным, поскольку последние почти никогда не удаются (если удаются вообще когда-нибудь). Серьезным предупреждением в этом смысле должен стать крах китайской культурной революции, хотя ее причиной вовсе не было стремление к экономическому развитию.

К счастью, нам не нужна культурная революция для начала экономического роста. Многие черты поведения, которые, как считается, способствуют этому процессу, будут вытекать из него, а не станут его причинами. Страны могут запустить развитие совсем иными методами, о чем я и говорил в предыдущих главах. Как только экономическое развитие запустится, оно начнет изменять поведение людей и даже лежащие в его основе убеждения (то есть культуру), так чтобы все это шло на пользу. «Благотворный цикл» между экономическим развитием и культурными ценностями создать действительно возможно.

По сути, именно это и произошло в Японии и Германии. И так будет во всех экономических историях успеха. Учитывая последние достижения Индии, я уверен, что вскоре выйдут книги, где будет рассказано, как индуистская культура, некогда считавшаяся первопричиной медленного развития (вспомните популярное некогда выражение «индуистские темпы роста»), на самом деле помогает Индии расти. Если в 2060-х годах осуществится моя фантазия про Мозамбик из пролога, мы будем с интересом знакомиться с книгами, объясняющими, почему культура Мозамбика всегда была уникальным образом приспособлена для экономического развития.

Итак, я утверждаю, что культура не является неизменной и меняется в результате экономического развития. Однако это не значит, что преобразовать ее можно только при изменении соответствующих экономических условий. Культуру можно менять осознанно — посредством убеждения. Эту точку зрения справедливо отстаивают те сторонники теории культур, которые не являются фаталистами (для них изменение культуры почти невозможно — она предопределена).

Проблема в том, что и эти теоретики обычно верят, что культурные преобразования требуют только «действий, которые пропагандируют прогрессивные ценности и способы поведения», по словам Лоуренса Харрисона, автора книги «Отсталость как состояние ума» (Underdevelopment is a State of Mind). Но есть предел для изменений, которые можно провести чисто идеологическими средствами. В обществе с недостатком рабочих мест проповедь усердного труда не будет особенно эффективной для изменения рабочих привычек населения. В обществе, где слабо развита промышленность, объяснение того, что пренебрегать инженерными специальностями глупо, не склонит молодых людей к их выбору. В обществе, где плохо относятся к работникам, призывы к сотрудничеству будут либо не восприняты, либо встречены с цинизмом. Изменение поведения должно подкрепляться реальными переменами — в экономической деятельности, укладе организаций, принципах работы.

Возьмем прославленную японскую культуру лояльности. По мнению многих наблюдателей, это проявление внутренне присущей культурной черты, характерной для японского конфуцианства, в котором преданность выступает на передний план. Если это верно, то в прежние времена эта черта должна была быть выражена еще более ярко. Однако еще век назад Беатриса Уэбб заметила, что для японцев характерна «совершенно несносная личная независимость». И действительно, до недавнего времени японские работники были очень даже склонны к бунтам. В период с 1955 по 1964 год в Японии из-за забастовок терялось больше человеко-дней в пересчете на сотрудника, чем в Великобритании или Франции — странах, которые в то время, мягко говоря, не славились бесконфликтностью на производстве. Сотрудничество и лояльность по­явились только тогда, когда японские рабочие получили такие институты, как принцип пожизненной занятости и пенсионные планы компаний. Идеологические кампании (и разгон правительством воинственных коммунистических профсоюзов) действительно сыграли свою роль, но самих по себе их было недостаточно.

Точно так же, несмотря на современную репутацию мирной в плане индустриальных отношений страны, ранее у Швеции были серьезные проб­лемы с рабочей силой. В 1920-х годах в этом государстве терялось больше человеко-часов в пересчете на одного сотрудника, чем в любой другой. Но после «корпоратистского» компромисса 1930-х (Сальтшобаденское соглашение 1938 года) все изменилось. В обмен на ограничение требований по заработной плате и количества забастовок со стороны рабочих шведские капиталисты предоставили щедрые пособия и организовали эффективные программы переобучения.

Идеологические аргументы сами по себе не могут быть весомыми. Когда в 1960-х годах в Корее начиналась индустриализация, правительство пыталось убедить людей отказаться от традиционного для конфуцианства пренебрежения к промышленным профессиям. Стране нужны были инженеры и ученые. Однако рабочих мест для таких специалистов не хватало, так что немногие умные молодые люди стремились стать ими. Поэтому правительство подняло финансирование и увеличило число мест в университетах на инженерных и естественно-научных факультетах, сократив их, соответственно, на гуманитарных. В 1960-х годах на каждого выпускника-гуманитария приходилось всего 0,6 инженера и естественника, но в начале 1980-х годов показатели сравнялись. Конечно, это сработало именно по причине быстрой индустриализации экономики, которая создавала все больше и больше хорошо оплачиваемых рабочих мест для инженеров и ученых. Именно благодаря сочетанию идеологических стимулов, образовательной политики и индустриализации, а не только пропаганде «прогрессивных ценностей и способов поведения» Корея стала страной, которая может похвастать одной из наиболее способных армий инженеров в мире.

Приведенные выше примеры показывают, что меры идеологического убеждения важны, но недостаточны для изменения культуры. Они должны сопровождаться реформированием методов и социальных институтов, которые могут стимулировать желаемые формы поведения на довольно значительный срок, так что они станут «культурными» чертами нации.

Культура влияет на экономические показатели страны. В определенный период одна культура может воспитывать людей с конкретными чертами, которые более подходят для достижения каких-то социальных целей, в том числе экономического развития, чем другая. На таком уровне абстракции утверждение выглядит бесспорным.