"Шпионы Ватикана..." О трагическом пути священников-миссионеров. Воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел - Пьетро Леони

Есть чем гордиться! Старые зеки, чудом выжившие с конца тридцатых, когда их свозили сюда на баржах и санях, — тогда слово Воркута означало только реку — рассказывали, что на строительстве одной железной дороги Котлас-Воркута (около 1500 километров) погибло столько народу, что считай, под каждой шпалой по человеческому скелету…

В пересыльном лагере на окраине города мы встретили еще одного украинского священника, отца Василия Величковского[92], редемпториста, мужественного исповедника Христова.

16 октября я и собрат мой, отец Иосиф Кучинский, должны были на лодке пересечь реку. Шли последние недели навигации перед ледоставом. Река отделяет город от поселка Рудник, куда мы были отправлены на шахту № 8, самую старую шахту Воркуты, давшую имя поселку.

К юго-западу, почти примыкая к поселку, находился девятый лагпункт огромного Воркутинского лагеря. Отмечу сразу, что здешние бараки были построены и содержались гораздо лучше, чем в Мордовии; еды тоже давали побольше. И это естественно, учитывая, что климат здесь более суров, чем в Мордовии; однако до человеческих условий было очень далеко.

На следующий день по прибытии мы сориентировались в обстановке. Лагерь обширный, около шестидесяти бараков с пятью-шестью тысячами заключенных; лагерем я назвал наш отдельный лагпункт, весь же большой Воркутлаг простирался по тундре километров на шестьдесят в длину и на двадцать в ширину. Лагпунктов насчитывалось около пятидесяти, а в них — сто тысяч заключенных[93], представителей чуть не всех народов мира. Численно преобладали советские граждане, в основном выходцы из западных республик СССР; страны-сателлиты были представлены поляками, венграми, румынами и восточными немцами, а также китайцами; из прочих стран больше всего было западных немцев, затем японцев и финнов.

На нашем лагпункте меня прежде всего поразила незначительность охранных сооружений: не видно было заборов, к которым мы привыкли в Мордовии, вместо них нас окружала невысокая и негусто переплетенная колючая проволока. На вышках стояли заключенные, так называемый самоконвой, обращавшийся с нами порой хуже, чем вольные часовые; рабочая зона, шахта и службы почти не охранялись; через такую сетчатую ограду ничего не стоило перепрыгнуть.

Мне объяснили, почему не нужны более надежные ограждения и охрана. «Здесь так далеко до всякого жилья, что бежать бесполезно. Разве что человек захочет остаться в самом поселке, но там строжайший надзор. Если беглец ускользнет от сторожевых постов, которыми окружен лагерь, то он окажется в бескрайней тундре, а там даже летом без запаса еды долго не протянешь, не говоря уже о тучах мошки и нескончаемых болотах. Зимой и того хуже. На лыжах можно, конечно, пройти большое расстояние, но только если впереди минимум две недели хорошей погоды и сносной температуры, в этих краях внезапная пурга — обычное дело». «Бывало, что беглецы, побродив по тундре, возвращались и просились назад в лагерь. Хорошо, конечно, добраться до железной дороги, но там повсюду контроль, там не скрыться, потому что после побега поднимают по тревоге всю милицию и особенно железнодорожную».

Несмотря на то, что побегам мешали такие серьезные природные препятствия, дисциплина и режим все более ужесточались: со временем самоконвой упразднили; ограда из колючей проволоки сделалась выше и гуще; часовых на вышках стало больше; рабочую зону обустроили и стали охранять так же строго, как и жилую.

Итак, мы на краю земли. Я счастлив, что сбывается моя мечта, которую в день рукоположения я выразил словами, сказанными Господом, когда Он возносился на небо: «Вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями… даже до края земли» (Ин. 20, 19–22). Самый обычный способ исповедовать веру состоял в повседневной жертве, которая заключалась прежде всего в тяжелом физическом труде.

С первых дней нас заставили посещать курсы, где инструктировали, как работать в шахте; нам предстояло свести близкое знакомство с черным золотом, которым богаты недра этой скудной с виду земли. Очень скоро мне пришлось оставить курсы: на медосмотре была установлена моя непригодность к работе в шахте, и мне присвоили третью категорию трудоспособности, предписывавшую использование «на легких физических работах». Всего давали четыре категории трудоспособности: использование на тяжелых, средних, легких работах и индивидуальную; отдельно шли инвалиды. Первая категория работала главным образом в шахте; вторую, третью и четвертую не допускали к работе под землей, а инвалидов вообще должны были освобождать от работы.

На бумаге это распределение по категориям и в еще большей степени правила допуска к разным видам работ создавали образ царства гуманности и справедливости; но на деле оказывалось, что трудящегося эксплуатируют до полного истощения сил. Само присвоение категорий было возложено на врачей, работавших в органах или подчиненных органам; кроме того, начальники разных уровней действовали по произволу, так что заключенный не мог ни у кого просить защиты. И, наконец, даже когда все делалось по закону, нормы выработки каждой категории все равно оказывались непосильными, особенно при таком климате, качестве оборудования и материалов, а также при отсутствии нормальной одежды, питания и сна.

На четвертый или пятый день по прибытии на восьмую шахту мне было велено приступить к работе по обогащению угля. Меня перевели в один из самых убогих бараков; выдали одежду: майку, пару трусов, две портянки, толстые носки, брезентовую обувь, старые ватные брюки, старый латаный бушлат, засаленную шапку, ватные рукавицы. Нас три бригады; моя работает в ночную смену. Выходим в 23.30, сменяем в 24.00 бригаду, заступившую в 16.00; нас сменяют в утром в 8.00, но мы не имеем права покидать шахту, пока не выполним все вспомогательные работы: укладку бревен и балок, поднятых из забоя, расчистку снега вокруг здания, отправку вагонеток с породой и т. д.

Наше основное место там, где сгружают добытый под землей уголь с породой; наше дело — отделить уголь от породы и сопроводить его до вагонов или штабелей. Два широких конвейера один над другим перемещают уголь двух сортов: нижний, с мелким углем, движется быстро; верхний движется медленно, чтобы дать время рабочим выбрать породу и другие примеси. Мне работа на конвейере первое время давалась тяжело: ватная одежда с рукавицами не спасала от холода, была непривычна и сковывала движение; стоять приходилось большей частью на коленях; освещение было самое примитивное и недостаточное (к тому же я остался без очков); кроме того, я не отличал уголь от породы. Мимо вас проплывает одна черная масса, как различить в ней, где уголь, а где порода, если никогда в жизни не имел дела ни с тем, ни с другим?