Люди Кода - Павел Амнуэль

— Извини, что так получилось. Не я виноват. Жаль, что не успел закончить воззвание. Миссия завершилась. Начинается Исход. Впереди пустыня, завоевание земли, текущей молоком и медом. История не повторится. Она только сейчас начнется в том виде, в каком была задумана. Я был слаб. Жаль, что ухожу сейчас, когда ощутил силу. Такое счастье — быть сильным. И так печально — уйти. Прости.

Слова перестали звучать, но Людмила слышала иные слова, которые не звучали, а направляли. Мир многомерен, человек всегда существовал во множестве измерений, не подозревая о том, пока был скрыт Код, а теперь ей известен путь, который позволит ей, наконец, не только войти в Землю обетованную, не только понять, где эта Земля расположена, но и обрести в Земле, текущей молоком и медом, своих близких, ушедших туда прежде нее.

Там ее ждет Андрей.

x x x

Ждал ли он ее?

Когда мама вдруг по уши втрескалась в Мессию, Андрей понял это прежде, чем она сама — он ясно увидел, как засияли голубым ее мысли, и как сияние поплыло по воздуху к голове Мессии, и как оба сияния соединились, образовав нечто, подобное кокону, в котором мама и Мессия мгновенно утонули.

Стало скучно. Мессия посмотрел на него над головой матери, и Андрей понял, что третий лишний. Неплохо бы погулять. Только не здесь. По дому не погуляешь — кругом блуждают люди в черных шляпах и с фанатичными взглядами. На улице не погуляешь тоже — под мысленным присмотром матери. И он ушел. Это оказалось так легко, что он, кажется, впервые за много дней искренне удивился.

Андрей стоял на лесной поляне. С неба жарило, но солнца он не видел из-за сплошной желтовато-серой облачности. Деревья тоже были не настоящими — бурые кривые стволы, рыжие кроны, желтые листья. Можно было бы назвать лес осенним, если бы не цвет веток. А трава под ногами и вовсе выглядела нарисованной, потому что каждая травинка имела свой цвет.

Он не боялся. Ему было любопытно. Это ощущение оказалось непривычным, и Андрей подумал, что нужно сохранить его подольше — оно ему нравилось.

Он наклонился и сорвал травинку. Пришлось вырвать ее с корнем, травинка оказалась подобна нейлоновому шпагату — такая же тонкая и скользкая. Холодная. И все равно от нее шел жар, и это было удивительно. Андрей держал на ладони холодную травинку, ощущал кожей лица исходивший от нее жар и удивлялся. Минуту спустя он удивлялся тому, как могут деревья расти не вертикально вверх, а под углом, будто наклоненные ветром. Пройдя метров десять, он начал удивляться тому, что деревья что-то тихо шепчут, слов он не разбирал, да и не слова это были, а мысли; удивительное дело — мысли деревьев.

Андрей прислушался. Шепот обволакивал, в нем можно было утонуть, он представлялся тяжелой жидкостью, и Андрею пришлось остановиться — шепот сковывал движения. Он подумал, что останется здесь до тех пор, пока не поймет, чего хотят от него деревья. Если они чего-то хотят.

Понять нужно было быстро, потому что любопытство гнало Андрея вперед, ему казалось, что, пройдя лес и выйдя с противоположной стороны, он встретит мать. Могла она остаться там, с этими хасидами, хоть и милыми, но чужими? Конечно, нет, она непременно устроит бунт, потребует назад сына, а Мессия не сможет ей помочь, и тогда она отправится за Андреем сама.

Шепот стал громче, сгустился сильнее, затвердел, теперь Андрей и пальцем не мог пошевелить, и только тогда он испугался. Он рванулся вперед, но шепот держал его крепко, слова ползали по коже, забирались под одежду и щекотали живот, он не мог объяснить этих ощущений, да и не знал, что их нужно объяснять. Андрею стало совсем страшно, когда он подумал о том, что какое-нибудь резкое слово может заползти под сердце, и пронзит его своим смыслом, и он умрет здесь один. Ему стало жалко себя, как бывало жалко давно, в детстве, а детство, он воображал, закончилось, когда ему исполнилось пять лет. В тот день мир разделился на прошлое, где он был несмышленышем, плакал по пустякам и хотел, чтобы его жалели, и на будущее, в котором он был мужчиной, и мог заставить маму слушаться. Жизненный опыт был у него равен нулю, но он-то этого не знал и воображал, что все понял.

В тот день от них ушел отец.

Испугавшись, Андрей понял слово, ползущее гусеницей по подбородку, он слизнул гусеницу языком и тогда разобрал: слово было — «мед». На вкус оно вовсе не казалось русским, но Андрей его понял и проглотил, ожидая, что почувствует приторную сладость, но в этом мире, где слова казались живыми, они все же не полностью, видимо, заменяли тот предмет, который обозначали. Слово проскользнуло сухим стручком, не имевшим вкуса. «Мед». Пусть так.

По подбородку ползли другие слова, а деревья продолжали шептать, и слова сыпались на Андрея огромными гусеницами, их был миллион, и он хотел разгрести их руками, но не сумел пошевелить даже пальцем, слов оказалось слишком много, и каждое хотело, чтобы Андрей его слизнул, они наползали друг на друга, шевелились на губах, и ему просто ничего не оставалось, как открыть рот и глотать, не прожевывая, да он и не смог бы жевать, потому что слова нужно было глотать целыми.

Страх схлынул, когда Андрей понял, что не задохнется, да и желудочные колики ему тоже не грозили. Слова скользили легко, не задевая мыслей, падали в подсознание и оседали, и что там с ними происходило, Андрей не знал, но надеялся, что всем словам хватит места. Время от времени он задерживал языком на мгновение какое-нибудь длинное слово — «любопытство», например, или "конкистадор".

А потом все кончилось. Шепот прекратился, и очень быстро пальцы, а затем руки, а вскоре и все тело получили свободу, будто и не было ничего, и Андрей бросился бежать, не разбирая дороги, но на самом деле дорогу он уже знал, как знал теперь очень многое из того, о чем не подозревал прежде.

Андрей выбежал на поляну, над которой низко склонилось серое небо без солнца. Навстречу шли двое — мужчина и женщина. Мужчина был — отец. А женщину звали Дина.

x x x

На сытый желудок, говорят, легче думается. И.Д.К., напротив, всегда полагал, что сытому человеку куда приятнее возлежать на диване и смотреть телевизор, чем истязать ум в поисках решения задачи, поставленной именно на голодный желудок. Ему вспомнилось, как лет восемь назад, составляя программу раскодировки книги «Бытие», он просидел у компьютера пятнадцать часов кряду, и чем острее становилось ощущение голода, тем эффективнее работал мозг. И.Д.К. представлялось, будто он заполняет идеями не серые клеточки, а мешок под диафрагмой, вовсе не приспособленный для переваривания столь невесомой пищи. И.Д.К. укладывал идеи в штабеля, желудочный сок переваривал их, а потом гнал в кровь, и мысли становились частью всего его существа, он ощущал их не серыми клеточками мозга, а печенкой, сердцем, даже пяткой на левой ноге, которая начала чесаться, едва он понял, в чем ошибался и исправил ошибку в программе. А потом, когда все было отлажено, и компьютер приступил к расчету, И.Д.К. достал из сумки припасенные еще с утра бутерброды (Люда так хорошо их готовила, Господи, что за время было, милость твоя…), сжевал их за минуту и почувствовал тянущую пустоту в голове, будто еда впитала в себя все мысли, и теперь — вот странная идея! — он станет глуп и туп, как пробка, едва только пища перейдет из желудка в кишки, а потом превратит мысль в отбросы…