Крылатый - Анна Тьма

О Небо, я хладнокровно убил человека у нее на глазах и поработил разум девушки! Мама! Я не хотел быть монстром при тебе! Не смотри на меня так, мама!

Ее взгляд выжигал мне сердце… Дальше я уже ничего не видел…

…Белые стены, больничный запах, все тело болит просто зверски. Мой кошмар таки продолжается, а все предыдущее было сном?! Так… бинты на запястьях, на локтях, на шее. Тетя паранойя, ты в отпуске!

Заорав что-то не совсем внятное, но очень радостное, я попытался вскочить и благополучно с грохотом свалился с кровати, запутавшись в белой простыне.

— Да что тебе опять неймется?.. — Ван лежал на койке у противоположной стены и лениво глядел на меня одним полуоткрытым глазом.

— Это не сон!!! — заорал я так, что эльф скривился и закрыл ладонью ухо. — Мы живы, демоны меня раздери, живы! А-ха-ха!!! Это был не глю-у-ук!

— Да что же ты орешь, псих несчастный, — проворчал брат. — Отоспись! Ты ж все еще как только из могилы, свежеподнятый зомби, смотреть страшно.

— Какой спать! Я есть хочу! Даже не есть, а жрать! Я неделю не ел!!!

— А я не спал столько же! Заткнись, а?

На тумбочке рядом с койкой лежала аккуратной чистой стопочкой моя одежда. Штаны, футболка, пара носков, рядом с кроватью — ботинки. Натянув штаны, я не рискнул взять футболку — руки в локтях едва сгибались, левая даже не поднималась толком, и старые шрамы были снова крепко перебинтованы. Да уж, досталось нам обоим!

— Ван, вставай!

— Отвянь…

— Ни в жисть! Па-адъе-о-ом!!!

Я получил подушкой, потом скомканной простыней, а следом и кулаком в лицо. Хотя удар-то едва почувствовал, Апокалипсис не собирался меня всерьез бить.

— Грх, больно! — зашипел Ван, схватившись за запястье.

— Да уж… мне тоже… — На бинтах проступили красные пятна.

Взглянув друг на друга, мы весело расхохотались. Два сбежавших от некроманта мертвяка! В бинтах, крови, видок как у покойников, а голодный блеск на дне зрачков довершает картину упыряки.

Ван, так же как и я, не рискнул надевать футболку, ограничившись штанами и ботинками. Цепкими взорами ощупывая окружающее пространство, мы осторожно вышли из своей белой палаты.

Пустой коридор и два ряда одинаковых дверей, режущая глаза своей стерильностью белизна.

— Черный флаг бы во всю стену, — шепотом сказал я.

— Я бы тоже не отказался от флага… — тихо ответил мне брат. — Ну хотя бы вывески вроде «Морг», или «Реанимация», или «Отходнячная», или хотя бы «Душевно больные»…

Слева коридор заканчивался окном, справа — дверью. Стараясь ступать потише, мы направились к двери.

— Слушай, Ван, а это точно не Посмертие? — Тетушка паранойя, оставь меня в покое!

— Думаешь, в Посмертии может все так болеть?

Брат, ты меня прямо утешил! И правда, такой гадкой может быть только жизнь.

Перед дверью была широкая ниша, в которой стояли столик и диван. А на диване, откинув голову на спинку, сидя дрых Шон! Мы с Ваном молча встали перед уснувшим старшим наследником и рассматривали его, склонив головы набок.

— Нет, ну уж кого, а его в нашем Посмертии точно быть не может, — высказался я достаточно громко. — А, Ван?

— Или ад, о котором твердят глупые люди, все-таки существует, — сказал брат в полный голос. — Иначе как в наказание нам Шона бы не переправили в Посмертие!

Шон с трудом продрал глаза и переводил слегка обалдевший взгляд с меня на Вана и обратно.

— Ада не существует. А если существует, придется его разрушить. Слушай, мой светлый брат, а вдруг это тот самый, жуткий… человеческий рай?! Ну смотри, все белое вокруг…

— Тогда, мой темный брат, тем более разрушим! Нам еще такого ужаса, как рай, не хватало!

— Точняк, я ж в раю с ума окончательно сойду…

— Я, кажись, уже сошел, — пробормотал Шон, протирая глаза.

Убедившись, что мы не исчезли, он вскочил, сграбастал нас обоих в охапку и чуть не оглушил:

— Живы, морды упырьи!

— Раздавишь, — прохрипел я.

— И не ори так, — добавил полупридушенный Ван.

Шон тут же разжал руки, и мы, немного подкорректировав направление падения, рухнули на диван, пытаясь отдышаться после этой попытки покушения, замаскированной под радость. Голова закружилась так, что потолок с полом временно поменялись местами.

— Эй, эй, братишки, вы еще здесь? — Шон помахал ладонями перед нашими лицами.

— Больше так не делай, — с трудом ответил Ван, держась за горло.

— Лучше покажи, где здесь еда, — сказал я, пытаясь сфокусировать взгляд. — А то мы скоро кем-нибудь закусим…

— Щас будет вам еда, упыряки. — Мой старший брат тут же повеселел.

— Пирожное хочу! — сказал я ему в спину. — Кремовое с клубникой!

— И мне! — сказал Ван. — Два! А лучше четыре!

Шон ушел, а мы остались сидеть.

— Все еще не верю, что мы живы, — сказал я, глядя в небо за распахнутыми створками окна. — Там было… жутко.

— Я знаю, — тихо ответил Ван. — Кстати, за твоим последним желанием сейчас Шон пошел, а как насчет моего?

— Гитара?

О нет, о ней сейчас даже подумать страшно! С такими руками… Вана, видимо, посетили те же самые мысли.

— Н-да… не судьба…

— Да можно и без гитары обойтись. Орать песни просто так мы, что ли, разучились, а?

— Хм… тогда «Врата, которых нет»?

— Давай!

Прикрыв глаза и отстукивая ритм ногой по паркету, мы хрипло и далеко не так хорошо, как обычно, зато от всей души, запели:

Коснись теплом крыла моей души…

Я жду чудес — я закрываю глаза.

В который раз мне сохранили жизнь,

В дороге в небо снова отказав!..[5]

Мы почти допели, осталось всего несколько строк, когда распахнулась дверь и зашли мама с дедушкой и отец. Я бы заткнулся сразу, будь один, но… мой светлый брат так редко о чем-то просил. Ну я закрыл глаза, сделав вид, что никого не заметил…

В наступившей тишине гулко прозвучал голос дедушки:

— А я вам что говорил, дети мои? Этих двоих даже смерть не берет, обратно выплевывает — они ей поперек горла становятся. Оболтусы!

Ван вздрогнул, открывая глаза.

— Дедуля пришел, — отстраненно сказал светлый. — Щас мы получим за все…

— Уже получили, дурни! — рыкнул дед.

Я старательно не смотрел на родителей. Ничего я не забыл, хотя хотелось бы.