Мессия Дюны - Фрэнк Герберт

— Дзенсунниты рекомендуют при родах, — говорил он, ускоряя шаги, — максимально собравшись, ждать, не имея цели… Не следует противиться тому, что происходит. Сопротивляться — значит заранее готовиться к поражению. Попытки добиться цели — это ловушка; избегай ее. Только так ты обретешь желаемое.

С этими словами они вступили в ее покои. Подтолкнув ее вперед за занавеси, гхола выкрикнул:

— Хара! Хара! У Чани началось! Зови врачей!

Сразу забегали слуги. И в суете этой Чани успела вновь ощутить себя изолированным островком спокойствия… но боль возвратилась.

Оказавшись выставленным наружу, Хейт обдумал собственные поступки — и не мог не удивиться им. Он словно покоился во времени, в той точке его, где любая истина не абсолютна. И паника была причиной всех его поступков, он понимал это. Не потому, что Чани могла умереть, нет, а потому, что Пауль тогда придет к нему, исполненный горя…

Любимая его… ушла… ушла…

Из ничего не получится что-то, — напомнил себе гхола. — Откуда же такой страх?

Ощутив, что его способности ментата вдруг притупились, он испустил долгий прерывистый вздох. Тень легла на его разум. Во мраке, охватившем душу, он чувствовал лишь, что ждет, ждет какого-то абсолютного звука… пугающего треска ветки в джунглях, за спиной…

Вздох сотряс его тело. Опасность на сей раз миновала.

Понемногу приводя в порядок свои силы и постепенно преодолевая ментальные барьеры, он впал в ментат-транс. Хейт вынудил себя к этому, такой способ не лучший, но необходимость заставила. Внутри него призрачными тенями задвигались люди. Он только транслировал всю информацию, с которой знакомился. Существо его наполнили вероятности. Рядами шествовали они, а мозг сравнивал, оценивал…

На лбу гхолы выступил пот.

Нечеткие мысли как пушинки уплывали во тьму. Незамкнута система. Ментат не мог функционировать, не сознавая, что данные его образуют такую систему. Ограниченному знанию не охватить бесконечный объем. Поэтому разум должен слиться с бесконечностью… на мгновение.

В памяти словно вспыхнуло… перед ним сидел Биджас, озаренный каким-то внутренним огнем.

Биджас!

Почему этот карлик имеет какое-то отношение к нему?

Хейту казалось, что он балансирует на краю бездонной пропасти, просчитывая свои действия вперед, анализируя все последствия.

— Принуждение! — задохнулся он. — Я запрограммирован, чтобы вынудить его…

Посыльный в синей одежде миновал Хейта, помедлил и спросил:

— Вы что-то сказали, господин? Глядя в сторону, гхола буркнул:

— Я сказал все.

Жил-был мудрец, катись, слеза, —

Раз он шагнул на песок,

И пламя выжгло ему глаза

И опалило висок.

Тогда он узнал, что навек ослеп,

Но вовсе не возрыдал.

Просто он будущее прозрел,

Решил — и святым стал.

Детские стихи из «Истории Муад'Диба»

Пауль стоял над сиетчем. Пророческое зрение говорило, что сейчас ночь, и лунный свет обрисовывает гробницу на вершине, по левую руку от него. Место было полно воспоминаний, первый его сиетч, тот самый, где они с Чани…

Не надо думать о Чани, — одернул он себя.

Открывавшееся ему видение свидетельствовало о переменах вокруг. Вдалеке справа появилась пальмовая роща, серебристо-черная линия арыка пересекала дюны, наметенные сегодняшней бурей.

Вода, текущая посреди Пустыни!

Пауль подумал о водах иного мира, о реке на его родной планете — Каладане. Тогда он даже понять не мог, что подобный поток — сокровище, даже если это просто мутные воды, текущие через засыпанную песком котловину. Сокровище.

Сзади, осторожно кашлянув, подошел помощник. Пауль не глядя протянул ладонь к увеличительной планшетке с одним листом металлобумаги на ней. Движение это было неспешным, как поток в канале посреди песка. Видение все текло, но Паулю все больше не хотелось двигаться вместе с ним.

— Прошу простить, сир, — проговорил помощник. — Это договор с Симбуле… необходима ваша подпись!

— Я и сам могу прочесть! — отрезал Пауль и черкнул в нужном месте — «Атрейдес, Импер». Потом вложил планшетку прямо в протянутую руку помощника, чем еще более усугубил состояние благоговейного трепета, в котором тот находился.

Помощник буквально бежал.

Пауль отвернулся. Уродливая Пустыня! Он представил себе эту землю утопающей в лучах жаркого солнца, раскаленной, покрытой песчаными осыпями, темными пыльными провалами. И смерчики гонят по камням крохотные охристые дюны. Но и богата была эта земля, вытекавшая из узких щелей на необъятные просторы, выметенные бурями, раскинувшиеся между зализанными ветрами утесами, опрокинутыми хребтами.

И земля эта жаждала воды… и любви.

Жизнь когда-нибудь придаст этим недобрым просторам красоту, наполнит движением. Так говорила сама Пустыня. Контраст между тем, что есть, и тем, что будет, леденил его. Ему хотелось повернуться к помощникам. Крикнуть им — если вам так необходимо чему-то молиться, поклоняйтесь жизни — всей, целиком… до последней мельчайшей твари. Все мы связаны воедино этой красою!

Они не поймут. Здесь, в Пустыне, им было не по себе. Тут взгляд их не могла порадовать пляска зеленых ветвей.

Сжав кулаки, он прижимал руки к бокам, пытаясь вырваться из видения. Бежать, бежать бы от собственных дум. Собственный разум, подобно зверю, пришел, чтобы пожрать его. Тяжесть слишком многого знания давила на него…

В отчаянии Пауль обратил свои мысли ввысь.

Звезды!

Воодушевление мгновенно рассеялось, едва он представил себе пространство… безграничный простор над его головой, исполненный звезд. Только безумец способен предположить, что может править хотя бы малой каплей необъятного космоса. Вот и он сам даже не начал еще осознавать количество подданных в его собственной империи.

Подданных? — врагов и почитателей. Кому из них интересно то, что выходит за пределы узких рамок привычных верований? Разве хоть один человек способен вырваться из тисков собственных предрассудков? Даже он, Император, не справился с этим. Он жил и старался прибрать все к собственным рукам, созидал свою маленькую Вселенную по собственному подобию. Но возмутившийся космос наконец одолел, и Пауль понимал, что гибнет под натиском безмолвных валов.

А плевать мне теперь на Дюну! — думал он. — Вот тебе моя влага!

Вот и его миф, искусно сотканный им из воображения, лунного света, любви… из молитв, что старше Адама… из серых утесов и пурпурных теней, из стенаний целого моря мучеников… и его миф пришел к своему концу. Когда волны отхлынут, берега Времени останутся пустыми и чистыми, и лишь песчинки воспоминаний будут кое-где поблескивать на них. Неужели вот эта пыль и была золотым творением человечества?