Глаза Клеопатры - Наталья Миронова

— У меня к вам вопрос.

— Чего? — возмутился лейтенант. — Я этой профурсетке отвечать буду?

— Не забывайтесь! — Судья стукнула молоточком. — Вы в суде, а не на базаре. Да, будете отвечать.

— Благодарю вас, ваша честь. — Нина чуть заметно наклонила голову. — Скажите, когда вы пришли арестовывать меня двенадцатого апреля, откуда вы знали, что у меня героин?

— Сигнал поступил, — буркнул лейтенант.

— Что за сигнал? От кого? — продолжала Нина.

Теперь судья поспешила на помощь лейтенанту Сивакову:

— Сотрудник милиции не обязан раскрывать свои источники.

— Благодарю вас, ваша честь, — снова поклонилась Нина с самой любезной улыбкой, — я перефразирую вопрос. Сигнал был анонимный? Ну же, смелее, лейтенант! Я не прошу вас раскрывать источники. Просто скажите: да или нет?

— Да, — столь же неохотно ответил лейтенант.

— И вам сообщили, что у меня в сумке лежит стограммовая упаковка героина?

— Я точно не помню. Это когда было-то?

— Двенадцатого апреля, в День космонавтики. Вы пришли ко мне на работу и попросили показать содержимое сумки. Так?

— Ну, так.

— Обнаружив пакет, вы сказали, что в нем сто граммов героина. Так?

— Ну, вроде так, — насторожился лейтенант, не понимая, куда она клонит.

— Откуда вы узнали, что там сто граммов?

— По опыту, — ответил он с облегчением. — У меня глаз наметанный.

— Откуда вы узнали, что героин чистый? Вы сказали, что в пакете сто граммов чистого героина. Неразбодяженного, как вы выразились. Откуда вы это узнали?

— Не знаю. Не помню, чего я там говорил.

— У меня есть свидетель. Может быть, вам сказал об этом ваш анонимный осведомитель?

— Может быть. Не помню.

— Вы не обыскали мой стол, не устроили мне личный досмотр…

— Личный досмотр тебе в СИЗО устроили.

— Говорите мне «вы», пожалуйста. Будь у меня при себе наркотики, я могла выбросить их по дороге. Кстати, вы с сержантом зашли ко мне домой, но и там не сделали обыска. Почему?

— Торопились. Дел было много.

— Так торопились, что понятых не пригласили? Протокол оформили задним числом?

Тут судья возмущенно застучала молотком по столу.

— Вы на что намекаете? Что наркотик вам подбросили сотрудники милиции?

— Отнюдь нет, ваша честь. Я лишь хочу доказать, что наркотик мне подбросили. Я точно знаю, что это сделали не сотрудники милиции.

— Да кто ж вам поверит? — удивилась судья. — Кто мог подбросить неразбодяженный героин? Вы хоть представляете, сколько это стоит?

Нину передернуло от отвращения. Судья изъяснялась на том же жаргоне, что и милиционеры, и арестантки в камере. Но вслух она сказала другое:

— Я знаю, кто подбросил мне наркотик. Мы можем отпустить лейтенанта Сивакова. У меня больше нет к нему вопросов. И сержанта Гарифуллина тоже. Прошу прощения, что напрасно его побеспокоила.

— У вас есть еще свидетели? Или мы можем переходить к прениям сторон? — спросила судья.

Нина давно заметила, что она ведет заседание практически одна: двое, сидевшие по бокам от нее, откровенно скучали.

— Можем переходить к прениям сторон, ваша честь. Я готова.

Прокурор повторил все то, что было изложено в обвинительном заключении, присовокупив только, что никто не мог подбросить такую большую порцию чистого героина.

Нина поднялась в своем загоне.

— Я могу назвать человека, который подбросил мне наркотик. — Она заметила, как дернулся Соломахин, но виду не подала. — Могу объяснить, зачем он это сделал. У него был веский мотив. Думаю, настоящей причины даже вы не знаете, — открыто повернулась она к Соломахину.

— Обращайтесь к суду, — недовольно одернула ее судья.

— Прошу прощения, ваша честь. Я предпочла бы не называть имя этого человека и ничего не объяснять. Если вы узнаете его секрет, — как нечаянно узнала я, — ему придется ликвидировать и вас тоже, как он хочет ликвидировать меня. Всех вас, всех, кто находится в этом помещении. Мне хотелось бы этого избежать. У меня и в мыслях не было разоблачать или шантажировать этого человека. В отличие от него самого я не считаю его тайну позорной. В ней нет ничего криминального, это его частное дело. Но он потеряет свое положение, если тайна выйдет наружу, это я понимаю не хуже его. А она обязательно выйдет наружу, если меня осудят. Я приняла меры, передала сведения на волю. Пока в закрытом письме. Если я не вернусь домой, письмо будет обнародовано. И не думайте, — Нина опять повернулась к Соломахину, — что оно у той девочки, что была со мной в момент ареста. У меня много друзей, вы не сможете найти и нейтрализовать всех.

— Обращайтесь к суду, — повторила судья. — И говорите яснее.

— Хорошо, ваша честь. Считайте это моим последним словом. Я невиновна, героин мне подбросили, следственные действия производились с грубыми нарушениями, и, мне кажется, во время допроса свидетелей мне удалось это доказать. Героин подбросил очень влиятельный и богатый человек. Он может себе такое позволить. На том и строился расчет, что в это никто не поверит. Мне не хотелось бы называть имя этого человека и объяснять мотивы его действий, чтобы не подвергать вас опасности, но, если вы настаиваете, ваша честь, я это сделаю.

Нина увидела, как судья обменивается взглядом с Соломахиным. Тот постучал ногтем по циферблату своих часов.

— Суд удаляется на совещание, — объявила судья.

Все встали, судьи удалились, Соломахин тоже вышел, на ходу вынимая из кармана сотовый телефон. Следом за ним вышел прокурор. В комнате остались лишь девица — секретарь суда, Нина и охранник.

Часов у Нины не было, и она не знала, сколько прошло времени. Ей казалось, целая вечность. Она сжимала руки на коленях, стараясь унять дрожь. Про письмо, переданное на волю, она придумала и теперь молила Бога, чтобы они поверили в ее блеф. Знает ли Соломахин, на кого работает? Вряд ли. Свою позорную тайну тот человек не мог доверить никому. Скорее всего, он действовал через посредника. Просто велел упрятать ее в тюрьму, не вдаваясь в подробности, и следить, чтоб не болтала. Сейчас Соломахин, наверное, звонит этому посреднику. А тот свяжется с патроном и запросит инструкций. У Тамары свадьба. Нина знала, что Тамара, суеверно боясь мая, назначила бракосочетание на первое июня. Хорошо, хоть платье она успела ей подарить. Как там Юля? Кузя? Сколько же это будет продолжаться? Лучше не думать. Легко сказать «не думать», а что делать, когда думается? Они должны, должны поверить! Ничего они не должны… Вот, кажется, возвращаются.

Нина поднялась на ноги за прутьями клетки еще до того, как секретарь суда объявила: «Встать! Суд идет!» По лицам судей она пыталась угадать, какое принято решение, но так ничего и не поняла. «Это не их решение, — подумала Нина, — а того, кому звонил Соломахин».