Валькирия в черном - Татьяна Степанова

Она до такой степени испугалась за Гущина, что забыла обо всем на свете. Даже об опасности. Даже об оружии во вражеских руках.

Это как на войне…

Волна ярости, словно пламя перед глазами.

В три прыжка она достигла джипа. Рванула на себя дверь, которую Анна Архипова пыталась закрыть, уже заведя двигатель.

Джип взревел и начал пятиться назад. Но Катя повисла на подножке, вцепившись в волосы той, которая стреляла.

Откуда только силы взялись? Она выволокла за волосы визжавшую, отбивавшуюся Анну из салона, ударила ее руку о дверцу – пистолет выпал, снова выстрелив, как только пуля не угодила им в ноги!

Все еще впившись в волосы врага, она прижала Анну к капоту, навалившись всем своим весом.

– Что же ты делаешь… ты их убила…

– Я их всех… всех убью… за дочь… я до всех доберусь…

Чьи-то сильные руки помогли Кате удержать Анну, иначе она бы вырвалась, попыталась бы снова добраться до выбитого из ее рук пистолета.

Полковник Гущин, на которого было страшно смотреть из-за крови, хлещущей из его рассеченной лысой макушки, заломил Анне Архиповой руки назад.

– Федор Матвеевич, вы живы, – Катя задыхалась. – Вы ранены?!

– Вызывай «Скорую», а то мы их обоих потеряем, – сказал Гущин, встряхивая Анну, как мешок с картошкой.

Наталья Пархоменко выла, не рыдала даже, а выла как волчица, на четвереньках переползая от тела Розы Петровны к телу Мишеля.

Пахло порохом в саду, где только что пили чай.

Электрогорск пропитался воем сирен – полицейских и «Скорой помощи», словно пирог липким красным сиропом.

По Заводскому проспекту, по улице Рабочей славы, через площадь Труда, мимо пустых цехов, мимо безлюдной заводской проходной мчались белые машины «Скорых».

Розе Петровне Пархоменко пуля раздробила ключицу, и ее тут же прямо из приемного покоя повезли на операцию. В другую операционную повезли на каталке Мишеля. Но с ним дела обстояли гораздо хуже. Главврач электрогорской больницы совещался с заведующим хирургического отделения, и оба пришли к выводу, что перевозить раненого в Москву опасно – не доживет. Тогда через МЧС, через лигу «Медпомощи» вызвали бригаду военных нейрохирургов в Электрогорск. Все это как-то пытались обсудить с Натальей Пархоменко, но она словно забыла все слова, а чужих слов не воспринимала. Только тряслась и жевала какую-то индийскую гадость типа бетеля, отчего на губах у нее вскипали розовые пузыри слюны.

«Так нельзя, возьмите же себя в руки, там ваши родные, вы им нужны!» – пытался внушить ей главврач электрогорской больницы. Но Наталья жевала бетель, а в бетель там, на индийском базаре, где она и приобретала это снадобье, добавили еще кое-что покруче. Зрачки ее стали темными и огромными, врач лишь взглянул и махнул рукой.

Полковнику Гущину в травмпункте больницы промыли, продезинфицировали порез на макушке и забинтовали голову. Не перевязали, что выглядело бы стильно, как в кино – «бандитская пуля», а именно забинтовали – сделали этакий нелепый чепчик, что держался завязочками под подбородком.

Катя когда увидела, хоть и не до смеха ей было совсем… Совсем не до смеха, фыркнула, рассмеялась. Нет, не добавляют грозного шарма шефам полиции вот такие чепчики на макушке.

– Что, хорош? – буркнул Гущин. – Болит голова-то, вот черт. Прям думать ни о чем не могу, а думать надо. Ведь эта стерва едва нас с тобой там не прикончила. Ладно я, но ты девушка молодая, чего ты в жизни видела-то?

– Электрогорск, Федор Матвеевич. Это многого стоит.

– Как ведь чувствовал, что к этому дело идет, к новой крови. А сделать ничего не смог, не предотвратил. Нужно было мне их всех, весь их выводок гадючий под замок посадить еще тогда!

– Когда? – спросила Катя. Ну что вы такое городите сейчас…

– После кипрской истории сразу. Эта Анна… Нет, ты видела ее глаза, когда она из автомата садила?

– У нее дочь убили, отравили. И это чудо, что другие дочери живы остались.

– Ты ее оправдываешь, что ли?

Катя вспомнила, как там, в цветущем саду, где витал запах пороха, где приехавшие эксперты-криминалисты в траве собирали стреляные гильзы, она разжала до боли стиснутый кулак. А на ладони – выдранный клок волос Анны Архиповой. Здоровенный такой клок волос… Теперь у той, может, и проплешина останется в шевелюре.

Битва двух амазонок у джипа… Это еще войдет в оперативные анналы.

Теперь же Анна Архипова – в изоляторе временного содержания Электрогорского УВД. Водворена – так это называется на языке ИВС – и ждет следователя для предъявления ей обвинения.

Примчался тут как тут мэр Журчалов, в прошлом бывший опер.

– От кого, от кого, но от нее такого не ожидал. Хотя она, конечно, баба с характером. Во что они наш город превратили. Бардак! Разве когда при бате моем, который на заводе вкалывал, когда, так сказать, долбил пролетарским молотом по наковальне, такое возможно было? И ведь они же все из рабочих семей – Архиповы, Пархоменко, плоть от плоти Электрогорска. Сначала заказуха обоюдная, потом вот яд на банкете… там ведь нас всех, всех могли отравить! А теперь вот снова самосуд, расстрел!

Катя выделила из всей этой тирады фразу «снова самосуд».

– В пятьдесят пятом – пятьдесят шестом годах, если вы, конечно, это имеете в виду, не было в Электрогорске никакого самосуда, – сказала она – просто так, чтобы посмотреть на реакцию бывшего опера, нынешнего городского мэра. – Зыкову… эту вашу Любку-ведьму, никто сюда назад в город после известных вам событий не возвращал.

Журчалов поперхнулся, воззрился на Катю. Многое может выразить человеческий взгляд, такую палитру эмоций.

В семь часов вечера все еще сидели в УВД, снова ждали новостей из больницы. И новости пришли, только не те, которых ждали.

– Охранник забирает Офелию и Виолу Архиповых домой. Врач пробовал было возражать, мол, рано еще им выписываться, но он и слушать не захотел, – доложил пост наблюдения.

– Федор Матвеевич, помните, что сказал нам Михаил Пархоменко про охранника Киселева? – спросила Катя. – Словно нарочно все вышло – едва он про все это заикнулся, она… эта женщина явилась и начала в Михаила стрелять. Вы хорошо ведь помните то дело об убийстве на проспекте Мира. Скажите, такое возможно?

– Что возможно? Что это Павел Киселев пристрелил Бориса Архипова, инсценировал нападение киллера?

– Вот это самое.

– У него самого серьезное ранение было.

– Но он остался жив. Рана-то в бок, так ведь?

– Нет, не в бок, в грудь, легкое задето! А это всегда чревато, можно так доинсценироваться, что в ящик прямо там, на месте, сыграешь.

– Вот, это ваш главный посыл – против этой версии. А что, если он рискнул?