Имперский Грааль - Наталия Ипатова

Под крылом проносилась вся местная топография: пороша, сметенная ветром в долины, коричневые ребра скал, холмы, распадки, эти черные скелеты, сгруппированные в рощи, куски зелени правильной формы, проглядывающие сквозь снег. Вдали проблескивало стальное море, вспыхивая опалом там, где сквозь разрывы туч его касалось солнце. Рубен так и не привык, что можно лететь и рассматривать под собой планету, для него это было так же странно, как ходить пешком. Только на Авалоне он начал находить в атмосферных полетах своеобразную прелесть: лететь, например, над водой, почти ее касаясь и оставляя за собой белый бурунный след — от воздуха, выдуваемого турбиной; или в шатрах света, розовых утром и золотых в предвечерний час, в разбросанных по небу перьях фламинго или в бегущем, размазанном ветром пожаре.

Прежде я в глупом своем высокомерии почитал природу лишь удачным, но дополнительным штрихом к романтическим отношениям, чем-то таким, чему человек позволяет быть от щедрот душевных: я, мол, всемогущ, но добр. Здесь, в хрустальной прозрачности Авалона, стало вдруг ясно, что все это существует само по себе и больше тебя, мошки, во столько раз, во сколько вечность длиннее мгновения.

Человек, не созерцающий природу, пуст. Я был пуст, но я исправлюсь.

Сейчас было не до пейзажей. При прочих равных используй голову, истребитель! Помнится, тогда я сбросил Улле, укрывшись от него в дюзе маточного авианосца. Молчи, Фрейд, молчи.

Как назло, ничего этакого не придумывалось. Воображение было переполнено картинкой медленно поднимающейся стаи бульдозеров. Чувство глубокого восторга, переходящее в шизу: нет, на орбиту эта штука, конечно, не выйдет, но в целом я не додумался бы так разломать нападающим строй.

Какое странное ощущение. Неизъяснимое родство с тем, вторым. Как это может быть: я никогда не расстреливал мирных фермеров и детей, и… и даже машина на хвосте совершенно иной марки! У нас, у Тецим, было некое чувство… да, братства. Фронтового или серийного — не суть. Что может быть между нами общего?

А не такой же — там?

Будучи первым рабочим объектом или жертвой — это как посмотреть! — имперского проекта «Врата Валгаллы», Рубен задумывался не раз, какова была дальнейшая судьба уникальной технологии. Кирилл божился, будто бы обрезал все нитки и все концы спустил в воду: документацию уничтожил, носителей оригинальной идеи — тоже. Но Кирилл, по сути, ничего другого просто и не мог утверждать, исходя хотя бы из самосохранения. Он и про Назгулов твердил, будто пустил их под пресс без всякой жалости, чтобы только не искали. А все равно искали и ищут до сих пор. Кирилл представляет собою ценность отнюдь не как отставной император Зиглинды — река течет, а эта утекла далеко! — но как ключ к технологии, способной обеспечить мировое владычество.

Он это знает и именно поэтому сидит в тюрьме. В хорошей такой симпатичной тюрьме с хорошей репутацией, он ее сам выбрал, когда подставлялся таможенным войскам.

Кто поручится, что где-нибудь в гараже, на окраине Галактики не шарятся на ощупь, варварски, не клепают новых Назгулов, уничтожая для этого высококлассных пилотов? Машины, в которых заточены души, для которых летать и стрелять — единственный способ чувствовать себя живыми? Как только первый эксперимент завершился удачей — а себя Рубен самоуверенно считал удачей! — над головами лучших навис дамоклов меч. В телах Тецим они были родине несоизмеримо полезнее. Он не был уверен насчет всех своих собратьев: тему «как ты умер» их разговоры старательно обходили.

Пошел бы на это Кирилл? Не знаю. Есть Кирилл, которого я способен воспринимать как друга, однокурсника и командира, с которым нас связывают отношения долга, причем взаимного, когда-то даже брата, и мне не хочется думать, что есть другой Кирилл.

Почему он, который сзади, не может быть таким же?

Да ни почему!

Вдали мелькнул вонзенный в небо шприц кислородной башни, характер атмосферных течений неуловимо изменился. Для «реполова» как раз уловимо, а для этого парнишки следом — ни разу. Сама башня — это пушка, она выстреливает в атмосферу озон. Но башня не существует вне инфраструктуры, а важнейшей частью ее инфраструктуры является ветер.

Тут много ветров, целый клубок или, вернее, слоеный пирог из ветров. Возьмешь чуть выше, и тебя потащит-повлечет к башне — это работает засасывающая система. Метров на десять ниже — и отбросит с силой выдуваемым кислородом. Этим системам башня как таковая вовсе не нужна: преобразование происходит в капсулах-кавернах, каковых множество заложено вокруг башни, и по виду не отличить, какие из них работают на забор, а какие — на подачу. У техников есть схема. А у крошки-«реполова» — только шкура и крылышки. И крошка-«реполов», не задумываясь, ныряет в эти потоки.

Я словно лист на ветру, но это бы ладно. Ветер перебрасывает меня с ладони на ладонь, а того, второго, крутит, как щепку в водовороте. О, да, у нас тут воронки и еще целый букет вибраций разных частот.

Весело ль тебе?

Мне — в самый раз, если только крылья не вырвет. Очень неудобно получится перед телом в кабине, оно не переживет. Дорого оно мне? Ну как сказать, учитывая, что оно более не есть необходимое условие жизни… Для чего оно мне так уж нужно? Разве для любви? Женщины, правда, обладают необъяснимой способностью любить весь семантический спектр: как истребителей, так и истребители, правду говорю, сам видел. Первая… ну не так, чтобы совсем уж первая, но первая из тех, кто имел значение, вошла в жизнь под нестерпимое сияние «Nessun Dorma». Моя Турандот… ладно, уже не моя. Меня всегда тянуло к тем, кто задает загадки. Поэтому вторая — как «Призрак оперы», пламя под слоем льда, свет во тьме и тень на свету, разгон и отрыв, если кто понимает. И кодовое слово, обладающее надо мной волшебной властью: «Зиглинда». Но «Призрака» поют вдвоем. Но-но, это кто тут Призрак? И значит ли это, что где-то ходят мои «Зеленые рукава» или «Siuil a Ruin»?

Почему всю дорогу меня преследует «Полет Валькирий»? Ну не люблю я Вагнера! Эй! Ты в белый свет стреляешь от отчаяния или прицельно?

Ну ладно, парень, сам виноват, мог бы и оторваться без ущерба для чести, я тебе полно возможностей предоставил. И то сказать, держать меня за хвост занятие более благородное, чем расстреливать фермеров на косогоре. Доброй тебе кармы.

«Реполов» мысленно вздохнул и выключил двигатели. А тот, что следом, не успел.

Зацепило обоих. Выносимый ударной волной на облаке черно-красного дыма, «реполов» оглох и ослеп, и потерял верх и низ. Нет, кислород, конечно, сам не горит, но с какой радостью он вступает в громкий и роскошный «бум» со всем, что воспламеняется так легко, как партия подготовленных к вывозу азотных удобрений, ждущих только искры! Я нарочно шел над ними низенько, почти траву стриг.

Неправда, я об этом не думал. Я пришел в себя в пяти метрах от разбитой машины, корпусом наполовину в кустах. То есть я еще не пришел в себя, потому что совсем не помнил, кто я нынче, и ко второй машине, лежащей на боку и смятой взрывом, словно стрекоза — бейсбольной битой, подскочил, даже не прихлопнув тлеющий на груди комбинезон, и припал к фюзеляжу с криком: